Бухарин. Политическая биография. 1888 — 1938
Шрифт:
Историческое значение этого процесса заключается раньше всего в том, что на этом процессе… показано…что правые, троцкисты, меньшевики, эсеры, буржуазные националисты и т. д. и тому подобные являются не чем иным, как беспринципной, безыдейной… бандой убийц, шпионов, диверсантов и вредителей…
Троцкисты и бухаринцы, т. е. «право-троцкистский блок»… это не политическая партия, политическое течение, это банда уголовных преступников, и не просто уголовных преступников, а преступников, продавшихся вражеским разведкам, преступников, которых даже уголовники третируют, как самых падших, самых последних, презренных, самых растленных из растленных {1518}.
Согласно сталинскому плану, Бухарину предстояло сыграть ведущую роль в представлении доказательств этих обвинений против старых большевиков. Он являлся крупнейшим символом досталинского большевизма и виднейшим из руководителей партии, представших перед судом (Троцкого судили и приговорили
В течение года, проведенного Бухариным в тюрьме, Сталин и его следователи требовали от него полного сотрудничества (признания и участия в судебном заседании) в этой жуткой инсценировке. На всем протяжении большого террора, да и вообще до самой смерти Сталина, подобные требования предъявлялись к тысячам столь же безвинных заключенных. Уже не секрет, почему столь многие из них во всем сознались. В 1937 г. в советских политических тюрьмах широко практиковались жесточайшие пытки, многонедельные изнуряющие допросы («конвейер») и бесчисленные расстрелы без суда. Над мужчинами и женщинами чинились дичайшие расправы. Один из советских историков назвал этот период самой ужасной страницей русской истории {1521}. Многим заключенным как-то удавалось держаться до конца, и их пытали до смерти или расстреливали, не добившись признания. Те, кто «сознался», сделали это по понятной причине: их вынудили к этому физическим или иным давлением. Некоторые большевики признались, быть может, в силу мотивов, сходных с рубашовскими, однако, как сообщил нам один из прошедших через все это, для подавляющего большинства страдальцев сталинских застенков «Слепящая тьма» «явилась бы объектом издевки» {1522}.
В такой вот атмосфере Бухарин, которого, как сообщают, не пытали, держался три месяца «с замечательной решимостью», несмотря на бесконечные угрозы и допросы, которыми заправлял Ежов в соответствии со сталинскими указаниями. Примерно 2 июня он, наконец, уступил «лишь после угрозы следователя уничтожить его жену и только что родившегося сына» {1523}. Это не было пустой угрозой. «Жен врагов народа» с детьми весьма часто арестовывали и держали заложниками (особенно, когда речь шла о видных большевиках, которых намечалось выставить на показательных процессах), приговаривали к длительным срокам заключения или расстреливали. В июне 1937 г. жену Бухарина сослали вместе с родственниками других «политиков» в Астрахань {1524}. Чтобы спасти ее и новорожденного сына (следующие двадцать лет она провела в лагерях, а сын жил у приемных родителей и в детдомах), ему пришлось «сознаться» и выступить на суде.
В то же самое время у Бухарина была (или скоро появилась) еще одна причина для появления на суде. Спасение собственной жизни роли не играло; он знал, что, как он себя ни поведи, хорошо ли, плохо ли выполняя порученную роль, его все равно расстреляют, по суду или без суда, ибо этого требует сталинский сценарий {1525}. Таким образом, как он косвенно объяснил на суде, перед ним встал вопрос: «„Если ты умрешь, ради чего ты умрешь?“ И тогда представляется вдруг с поразительной ясностью абсолютно черная пустота» {1526}. Он понял, что суд явится его последним публичным выступлением и возможностью придать какой-то смысл своей смерти, для себя и других. Он возьмет на себя символическую роль обобщенного большевика: «Я несу ответственность за блок», то есть за большевизм {1527}. В зале судебного заседания он воспользуется любым случаем (в последний раз эзоповым языком), чтобы придать своей роли смысл и «историческое значение», отличные от тех, которые предназначает ей Сталин.
Бухаринский план, как отмечает один автор, заключался в том, чтобы превратить свой процесс в суд над сталинским режимом (подобная практика была широко известна среди русских революционеров), а свое обвинительное заключение — в обвинительное заключение против Сталина как палача большевизма {1528}. Вкратце, выбранная им тактика должна была состоять в том, что он разом признается в «политической ответственности» за все на свете, тем самым спасая семью и подчеркивая символичность своей роли, и в то же самое время будет категорически отрицать или тонко опровергать свою причастность к какому-либо конкретному преступлению, и действительный политический смысл обвинений станет тогда ясен для «интересующихся». Сталинский суд автоматически признает его виновным. Но Бухарин будет давать на процессе показания перед иным, высшим судом, судом истории и «будущего поколения», которому он адресовал свое последнее письмо. Или, как он сказал в зале суда: «Мировая история есть мировое судилище», и только оно имеет значение {1529}.
Со сталинской точки зрения вполне предсказуемый риск, связанный с предоставлением Бухарину последней публичной трибуны, перевешивался, по-видимому, тем обстоятельством, что без него задуманный процесс просто не получился бы {1530}. Поэтому подготовка Бухарина к суду превратилась в длинную и мучительную серию переговоров. Увидав сталинские исправления в тексте своего первоначального признания, о котором они договорились в июне с Ежовым и сталинским эмиссаром Ворошиловым, Бухарин от него отказался. Следователям пришлось начать все сначала, и они трудились «день и ночь». Окончательный вариант сценария все еще переделывался накануне суда. Все это время сталинские агенты пытались предотвратить неожиданные шаги, которые мог бы планировать Бухарин. Например, стремясь развеять всякую надежду на то, что ему удастся тайно сигнализировать о вздорности предъявленных ему обвинений, они показали ему новую книгу Лиона Фейхтвангера, описывающую его наблюдения на процессе 1937 г. и содержащую уверения в справедливости обвинений и подлинности сделанных там признаний. Так, на протяжении всего следствия и самого процесса сильнейшим сталинским доводом оставалась судьба бухаринской семьи {1531}. Тем не менее Бухарин категорически отказался признать некоторые обвинения, особенно шпионаж и попытку убить Ленина, поскольку они были несовместимы с его намерением предстать перед судом в качестве символического большевика. А тем временем он сам готовился в тюрьме, «работал, занимался, сохранил голову» {1532}.
Процесс начался в ослепительном свете прожекторов утром 2 марта. С самого начала сделалось ясно, что Вышинский хочет оттянуть бухаринские показания по возможности как можно дольше, и у него были на то веские причины. Три дня подряд он дирижировал показаниями подсудимых, клеймивших самих себя и Бухарина. Как вспоминает один из присутствовавших, пока «Бухарин не принимал в судебном следствии никакого участия», все шло по плану. Однако, когда ему наконец дали высказаться — во время упорного перекрестного допроса, которому он подверг свидетелей обвинения и других подсудимых, во время его собственного допроса Вышинским 5 и 7 марта и в его последнем слове 12 марта — «дело пошло не так гладко» {1533}. Используя ошеломительный набор двусмысленностей, уверток, кодированных слов, завуалированных намеков, логических хитросплетений и упорных опровержений, Бухарин регулярно перехватывал инициативу у Вышинского, все больше сбивая его с толку и камня на камне не оставляя от обвинений истинного прокурора — Сталина.
Стратегия Бухарина стала очевидна с того момента, как начался его допрос: «Я признаю себя виновным… за всю совокупность преступлений, совершенных этой контрреволюционной организацией независимо от того, знал я или не знал, принимал или не принимал прямое участие в том или ином акте». Для тех, кто не разглядел, что вторая часть этого заявления превращает первую в бессмыслицу, Бухарин позднее полностью обесценил все свои признания одним-единственным замечанием: «Признания обвиняемых есть средневековый юридический принцип» {1534}. В ходе дальнейшего процесса он не забывал (ради семьи) подчеркивать нелепое признание своей ответственности за «все преступления блока», но в то же самое время так или иначе отрицал свое участие в каком-либо из них конкретно. Как видно из следующих диалогов, от наиболее несуразных обвинений он просто отмахивался сразу:
Вышинский: О вредительстве тоже с ним (подсудимым Икрамовым) говорили?
Бухарин: Нет, не говорил.
Вышинский: А в последующие годы о вредительстве и диверсиях говорили с Икрамовым?
Бухарин: Нет, не говорил.
* * *
Вышинский: Повторяю, расскажите о связях вашей заговорщической группы с белогвардейскими кругами за рубежом и немецкими фашистами…
Бухарин: Мне это неизвестно. Во всяком случае я не помню.