Букет для хозяйки
Шрифт:
– Миня он хименес? (как вас зовут?)
– Джаана, - просто ответила она, с какой-то, как показалось Андрею, готовностью. Уже потом, в номере, полистав словарь, он узнал, что Джаана в переводе с финского на русский означала "возлюбленная".
– Химени ои Ондрей, - сказал он, немного коверкая язык, чтобы офи-циантке стало понятнее.
– Хауска туту стуа (очень приятно), - ответила она приветливо, кивнув головой, и улыбнулась, обнажив ряд влажных красивых зубов. И сузила подведённые тушью выразительные глаза, показывая этим, очевидно, свою готовность продолжить общение. От этого выразительного
Ужин оказался сиротским. Андрей не был голоден, так как за обедом насытился вполне. До утра. Уходя, он всё же не преминул слямзить кусок хлеба и две зубочистки.
Несмотря на выпитый за обедом и ужином кофе Андрей спал без про-сыпу. Снилась ему официантка. Но не сразу. Сначала снилась Зойка Никити-на, в которую он был влюблён в школе. Влюблён был без памяти. И был уве-рен, что женится на ней. А она его не замечала. Он тогда учился в 6-ом классе Первой Образцовой школы. Жил у бабушки на Набережной улице в городе Ефремове. И Зойка была первая его любовь. "Мы выбираем, нас выбирают, как это часто не совпадает". Андрей во сне склоняется над Зойкиным лицом (она пришла к нему на сеновал и тихо легла рядом), но оказывается, это не Зойка, а официантка из ресторана. А внизу под ними, в тесной закуте тяжко вздыхает корова Белка. И пахнет её лепёхами и ссаками. В нос лезет сенная пыль. И мешает ровно дышать. Обычно запахи не снятся. А тут вот почему-то приснились. Видно, душой Андрей тосковал на чужой стороне.
XII
Следующий день тоже нерабочий, воскресенье. Такой же бездельный, спокойный. Разница лишь в том, что Андрея обслуживала другая официант-ка, чернявая, черноволосая, с кривыми ногами. Та, вчерашняя, его обидно обманула. Он ожидал снова её увидеть и рассказать ей на немецком языке, что видел её во сне. А она, подлая, не пришла. Андрей обиделся и стал раз-глядывать ноги новой. Второе отличие сегодняшнего дня от вчерашнего за-ключалось в том, что он уже не боялся заблудиться: в руках у него была кар-та-схема. И после завтрака Андрей продолжил исследование городской тер-ритории. Он наметил выйти на проспект маршала Маннергейма и по этому проспекту дойти до центра Хельсинки.
Он выбирает по карте маршрут и бодро шагает, никуда не сворачивая. Вспоминает вдруг с хмыканьем, как ходит заместитель Ненашенского Коров-кин, бывший одно время куратором Андрея Соколова: с пятки на носок, с перекатом, чуть подпрыгивая, уверенно, не сомневаясь. Андрей попробовал так идти, возомнил себя большим начальником, и ему стало весело и тепло.
Незнакомый красивый город расступался перед ним чистыми улицами, переулками, домами. Сновали машины, дребезжали и звенели трамваи. Небо было серым, низким, лохматым. Зимнее солнце не могло пробиться сквозь толщу облаков. Андрея немного тревожило одиночество и неизвестность. Чем он будет заниматься в чужой стране и где он будет жить? Но он себя взбадривал и повторял молча слова Константина Симонова: "Никто не может нас вышибить из седла, такая уж поговорка у майора Петрова была".
Он шёл по убранным дорожкам чудесного парка, охватывающего с се-вера залив Тёёлё. И набрёл на Олимпийский стадион. И вспомнил, что в Хельсинки, в 1952 году, проводились летние Олимпийские игры. И конечно, без колебаний направился по дороге, ведущей к стадиону. Там в это время проходили какие-то соревнования, оттуда слышались взрывы криков.
Андрею захотелось посмотреть, но за вход надо было платить. У него, как известно, уже выработалась страсть копить валюту. И тратить её по пус-тякам он считал недопустимым. Он решил обойти стадион вокруг. Подивился на высоченную башню. Она представляла собой столб квадратного сечения с жилыми помещениями и открытой лестничной клеткой. Как будто из многоэтажного жилого дома был вырезан столб и приставлен к зданию. Он, этот столб, показался тогда инородным телом и выглядел бельмом на глазу. И лишь спустя ряд лет, когда Андрей уже вернулся в Москву, он узнал, что это была не простая башня. Она была поставлена в честь выдающегося финского копьеметателя Матти Ярвинена. Высота этой башни ровно семьдесят два метра, семьдесят один сантиметр. Такой выдающийся результат показал Матти Ярвинен, метнув копьё на Олимпийских играх в Лос-Анджелесе. И этот феноменальный рекорд не был превзойдён более двадцати лет. Вот как финны чтут своих выдающихся спортсменов.
Обойдя Олимпийский стадион вокруг, Андрей набрёл на бронзовую статую абсолютно голого бегуна. Как он держался и не падал на одном носке правой ноги, было загадочно. Бег бронзового бегуна был лёгок и стремителен. Его изваял скульптор Аалтонен, чем заслужил себе славу, спорящую со славой спортсмена. Скульптура изображала бег всемирно известного бегуна Пааво Нурми, установившего 24 мировых рекорда на длинных дистанциях. Его считают в Финляндии национальным героем, всю свою жизнь он прожил в славе и почёте. Андрея заинтересовало, изобразил ли Аалтонен мошонку с яичками, фигура бегуна была ведь абсолютно голая. Андрей обошёл фигуру до той стороны, откуда это должно быть видно. Изобразил-таки. И мошонку, и крошечный отросток. Совсем как у Микельанджеловского Давида. Ну и правильно. А чего стесняться. Глупость, что эта часть тела неприличная. Чушь собачья. Что естественно, то общественно.
В музее, посвящённом знаменитому извержению Везувия, похоронив-шего под лавой и пеплом Геркуланум и Помпею, стоит скульптура обнажён-ного итальянского мужчины с торчащим толстым эрегированным половым членом. Возможно, это был когда-то фонтан, и мужик извергал и своего чле-на струю. И ничего, никто не возмущается. Все с откровением любопытства разглядывают. Хорошо видно, что такое крайняя плоть, которую в некоторых странах зачем-то обрезывают. Андрей уверен, что девушки этой скульптурой особенно интересуются. И не краснеют, не притворяются, что им стыдно.
Андрей вышел на проспект Маннергейма и прошёл по этой улице в центральную часть города. Дошёл до какой-то площади, где сходятся шесть улиц. Надоело то и дело заглядывать в карту-схему. И он повернул обратно. Взглянул на часы: действительно пора было возвращаться, чтобы успеть к обеду. Устал, как собака. После обеда решил полежать. Лёг и уснул. Хорошо спится после обеда. Проспал до ужина. А после ужина вновь завалился спать. Новые впечатления это тоже, оказывается, тяжёлый труд.
На следующий день, после завтрака, за Андреем зашёл Ойва Хяркинен и отвёл его на место его новой службы в фирму "Лямминкяйнен", благо это было рядом, несколько минут ходьбы. Они поднялись на лифте на 4-ый этаж. В лифтовой кабине все входившие говорили друг другу "хуомента". Андрей из разговорника знал, что по правилам финского языка нужно говорить "хювяя хуомента". И сказал так. Все посмотрели на него с удивлением. Некоторые засмеялись. Андрей не понял, чему они смеются, и покраснел.
Андрей и Ойва вышли из лифта и по длинному коридору дошли до ка-бинета, где стояли вплотную друг к другу, напротив друг друга, два письменных стола. Ойва попросил одну из сотрудниц его группы зайти в кабинет, где он оказался с Андреем. Она знала русский язык. С её помощью Ойва объяснил Андрею, что он будет располагаться в этом кабинете, пока другой сотрудник находится в командировке в Можайске, где он контролирует сборку книжного склада (книгохранилища), конструкции которого будут отправляться в Москву после приёмки их Андреем Соколовым, о чём должен быть подписан акцепт, который должен быть проштампован.