Букет для хозяйки
Шрифт:
Одним из ключей в его связке, испробовав каждый по очереди, он отомкнул дверь в сауну и вошёл внутрь. Его сразу обдало пока ещё не силь-ным жаром и характерным запахом прогретых осиновых плах, которыми была выложена сауна. В предбаннике он снял халат, трусы, оставил шлёпанцы и встал под душ, чтобы смыть с себя пот и грязь, дабы войти в парилку чистым. Потом достал из стопки белых махровых простыней одну и завернулся в неё с головой, чтобы убрать капли с тела и обсушить волосы.
Наконец он вошёл в парильное отделение. Его обдало сильным сухим жаром. Дышать через нос сделалось горячо, жар обжигал тонкую слизистую оболочку носоглотки. Он стал дышать через рот, изредка пробуя носом воз-дух, чтобы ощутить необычный
В парильном отделении стоял полумрак, помещение освещалось дву-мя слабыми электрическими лампочками, заключёнными в непроницаемые плафоны. Через зарешеченные частыми железными прутьями окошечки под потолком проникал слабый свет от фонарей, освещавших улицу. Андрей посидел немного на нижней полке, опираясь локтями на расставленные колени и свесив голову. Тело его покрывалось испариной, дышать стало легче, он перебрался на вторую полку, посидел на ней, привыкая к усилившемуся жару. Из волос на голове, из подмышек, из паха потекли струйки пота, который тут же съедался сухим жаром. Наконец Андрей почувствовал, что привык к жару и перебрался на верхнюю полку, где улёгся на спину, согнув ноги в коленях. Полежав так немного, он вытянул ноги и подложил под голову сплетённые в пальцах руки.
"Совсем недурственно и очень даже приятно в этой сауне", - подумал он и вспомнил тут про хозяйку. Представил себе её вьющиеся кудри и вдруг почувствовал, как его шток, каким он в шутку называл свой половой член, ожил и стал подниматься, наполняясь невидимой кровью. Андрей заёрзал на полке, ощутив острое желание опростать кожистый мешочек, лежавший в паху, называемом в науке о физиологии человека мошонкой, от накопив-шейся там за многие дни воздержания семенной жидкости.
Андрею захотелось потрогать свой напряжённый шток. Освободив ру-ки, он взялся одной рукой за шток, другой за мошонку. Это было очень при-ятно и обострило желание близости с женщиной. Натянув свободную кожу, он оголил оголовок штока и стал разглядывать его. И подумал: почему жен-щины, с которыми он имел дело в постели, стеснялись это делать и разгля-дывать его шток, как это он делал сейчас.
Он вспомнил, как мальчиком ходил в Тихвинские бани и с интересом разглядывал болтающиеся между ног внизу живота безобразные штуковины у моющихся мужчин и не мог понять, почему у одних мужчин оголовки эти были оголены, у других прикрыты кожей. А спросить об этом у отца стеснялся. И только значительно позже, когда он уже был возмужалый юноша, он узнал от всезнающих дворовых "учителей", что кожа на кончике "штока" называется крайней плотью и существует такое понятие как обрезание. И это обрезание у евреев является заветом между богом и людьми. И что людьми назывались мужчины, а женщины нужны были лишь для продолжения человеческого рода, получив от мужчины то, что называется семенем.
Андрей усмехнулся и подумал: хорошо бы хозяйка пришла сейчас и легла с ним рядом. И он мог бы без стеснения насладиться её голым телом. Как Алексей Вронский телом Анны Карениной. Однако своими мечтаниями он так распалил себя, что уже не мог сдерживаться, чтобы не принять мер для немедленного снятия высокого напряжения, которое возникло в его те-ле. Он знал один способ такого снятия, которому его научил Колька Ломакин, когда Андрей жил у бабушки Саши. Колька Ломакин был на два года старше Андрея и знал, как зачинаются дети. И многое другое в таком же роде.
Освободившись от напряжения путём извержения семенной жидкости с верхней полки вниз, на пол, Андрей почувствовал сладостное облегчение. Шток ого опал, превратившись в жалкую тряпочку. На Андрея навалилась дремота, он закрыл глаза, не в силах о чём-либо думать. Испугавшись, что он может заснуть, Андрей усилием воли спустил ноги с полки и сел. Голова его была пустой, как бочка, из которой съели все огурцы и вылили ненужный рассол. Вскоре он спрыгнул на пол. Сгусток слизи, которую он изверг, уже высох. Без следа при таком жаре. Андрей, распаренный, ослабевший, в то же время блаженно чумной, вышел из парильного отделения и плюхнулся в неглубокий небольшой бассейн с холодной проточной водой.
Полежав немного, окунаясь с головой и отфыркиваясь, Андрей пришёл в себя, чуть озябнув, выбрался из бассейна, обтёрся досуха махровой простыней и бросил её в корзину для использованных простыней. Натянул на себя трусы, надел халат, сунул ноги в шлёпанцы и вышел из сауны, захлопнув за собой дверь, которая автоматически заперлась.
Андрей взглянул на часы, время его как раз подошло к концу. И он стал медленно, осоловелый, опустошённый и блаженно счастливый, подниматься по лестнице, ступенька за ступенькой, на свой этаж. Войдя в квартиру, он вдруг почувствовал зверский голод.
На кухне он включил электрический чайник, достал из холодильника украденные из столовой хлеб, масло и сыр. Хлеб опустил в тостер, развернул кусочек масла, достал сахар, пакетик с чаем. Быстро закипела вода в чайнике, чайник сам выключился, из тостера выскочил поджарившийся хлеб.
Ах, как был вкусен этот кусок хлеба с маслом и сыром, запиваемый го-рячим сладким чаем. Не сравнить с самым дорогим рестораном. Утолив го-лод, Андрей прошёл в спальню и, сбросив с себя халат и трусы, завалился на широкую кровать, где спала когда-то хозяйка со своим, ныне покойным, му-жем. И мгновенно заснул, словно провалился куда-то. Иногда ему снилась хозяйка, иногда официантка, и Андрею чудилось, что кто-то из них спит ря-дом с ним. Во сне он ощупывал рукой место возле себя, но рука его ничего не находила похожего на женщину. Пустое место и пустая подушка.
XX
Утром очередного следующего дня (Андрей ещё спал) раздался звонок домофона. Андрей, чуть ошалевший спросонья, вскочил и торопливо побежал босиком к квартирной двери.
– Кто это там в такую рань?
– спросил он по-русски. И тут же добавил по-немецки: - Wer ist da?
Оказалось, что приехал переводчик Жора на своём "Volkswagen", что-бы отвезти приёмщика Соколова на фирму "Лямминкяйнен", по просьбе Ойвы Хяркинена. Жора сказал Ойве, что воскресенье проведёт у своих друзей в центре Хельсинки (на самом деле он бывал у своей любовницы, и все на фирме об этом знали), и Ойва попросил его заехать в понедельник утром за Андреем Соколовым. Жора не нравился Андрею, и Андрей ничего не мог с этим поделать. Во-первых, у Жоры было неприятное лицо, он был смугл, черняв, широкоскул, из носа и ушей торчали пучки жёстких длинных волос, брови густые, почти сросшиеся, походили на усы, из-под бровей смотрели глубоко посаженные маслянистые глазки, светящиеся каким-то дьявольским огнём. Если бы ему приделать длинную седую бороду - две капли Черномор из сказки Пушкина "Руслан и Людмила". Во-вторых, он был ярый антисемит, что Андрею, человеку культурному, придерживающемуся интернациональных взглядов, явно претило. В-третьих, Жора откровенно ненавидел Советскую власть, с чем честный коммунист Соколов мириться не имел права. И в-четвёртых, он презирал женщин и видел в них лишь предмет для удовлетворения своей неуёмной похоти. Андрей тоже не очень-то жаловал женщин по части ума, но восхищался их неземной красотой.