Булгаков и Маргарита, или История несчастной любви Мастера
Шрифт:
Пришлось снова покопаться в картотеке канцелярии НСДАП, и вот обнаруживаю краткий реферат под тем же регистрационным номером, что упомянут в связи с именем Арсеньева. Текст имеет отношение к событиям лета 1942 года:
«После устного обмена мнениями между партканцелярией, шефом охранной полиции и министерством иностранных дел о запланированном заседании академии Лютера в Зондерхаузене в соответствии с сообщением руководителя академии, профессора Штранге, принято решение: с учетом проведенной подготовки заседание разрешить, однако в условиях военных действий никакие другие мероприятия этого рода невозможны».
Далее рекомендовано изменить заголовок торжественной речи на заседании. А в следующем реферате выражено сомнение в целесообразности поездки профессора
Попробуем найти объяснение столь пристальному вниманию нацистских властей к делам лютеранской церкви. В середине 30-х годов лидеров германских протестантов стали беспокоить попытки вмешательства государства в церковные дела. Весной 1936 года они направили Гитлеру меморандум, в котором наряду с жалобами по конкретным случаям содержался вопрос: является ли целью действий властей попытка «дехристианизации» нации? Такая постановка вопроса Гитлеру очень не понравилась, и начались репрессии — было арестовано около восьмисот деятелей протестантской церкви.
Летом следующего года в Берлине выступил с обличительной проповедью известный протестантский теолог, по убеждениям антикоммунист, Мартин Нимеллер. В его речи были и такие слова:
«Больше мы не можем хранить молчание, следуя повелению человека, когда Господь велит нам говорить. Мы должны повиноваться Господу, а не человеку!»
Понятно, что Гитлер придерживался другого мнения, а потому с 1938 года до конца войны Нимеллер содержался в лагерях Дахау и Заксенхаузен. Но странно не это — в описи документов партканцелярии НСДАП имя Мартина Нимеллера не связано с регистрационным номером, который поставлен у фамилии Арсеньева. А это в совокупности с тем, что сказано выше, означает только одно: упоминание фамилии Арсеньева в указанном контексте является свидетельством его сотрудничества с нацистскими властями. Во всяком случае, иного объяснения я не нахожу.
Надо учесть и то, что в Кенигсберге с давних времен большое влияние имела старолютеранская община. А кто мог лучше других контролировать настроение университетской молодежи? Кто ежедневно общался с молодыми протестантами, не являясь ни официальным надзирателем, ни лютеранским проповедником, но при этом имея высокий авторитет религиозного философа? Согласитесь, что положение Арсеньева было идеальным с определенной точки зрения. Логично допустить, что в его обязанности входило информирование кураторов из РСХА о настроениях в университете, а взамен ему предоставлялось право преподавать и свободно читать лекции на излюбленные темы. Что еще оставалось русскому «невозвращенцу» — не помирать же на чужбине с голоду? А тут еще благодаря материальной поддержке тетки Арсеньева, Лобановой-Ростовской, жены английского дипломата, в 1933 году удалось переправить родственников из России в Кенигсберг — на это ведь требовались не только деньги, но и благорасположение нацистов. Ну можно ли было в таких условиях конфликтовать с властями, отказываясь от предложения, от которого просто невозможно было отказаться?
Не думаю, что на основе информации, полученной от Арсеньева, кого-нибудь арестовали. Другое дело, что на коммуниста он бы с радостью донес. Однако факт сотрудничества с нацистами сомнений у меня не вызывает.
Среди русских нацистов, служивших в Управлении делами русской эмиграции в Германии после прихода Гитлера к власти, был человек — кстати, знакомый и с Василием Бискупским, и с Альфредом Розенбергом, — который удачно вписывается в тему этой главы. Сам он ни с Булгаковым, ни с его женами знакомства не водил, однако кое-кого из близких ему людей записали чуть ли не в соавторы Михаилу Афанасьевичу. В истории русской эмиграции он был известен под фамилией Шабельский-Борк.
Недоучившийся студент Харьковского университета, член ультрамонархического «Союза русского народа», в годы мировой войны офицер-кавалерист. После революции Шабельский-Борк оказался причастен к неудавшейся
С недавних пор принято считать, что под псевдонимом Шабельский-Борк скрывался Петр Николаевич Попов, в прошлом житель Кисловодска. Честно говоря, я в этой версии сильно сомневаюсь. Автор ее пишет так:
«Никаких сведений о его родителях до нас не дошло, зато известно имя его крестной матери. Ею стала видная деятельница монархического движения в России начала XX века Елизавета Александровна Шабельская-Борк».
На мой взгляд, запись в церковной книге может свидетельствовать лишь о том, что Елизавета Александровна была восприемницей при крещении некоего Петра Николаевича Попова. Но вот беда, фамилия очень уж распространенная, и для утверждения, что это был тот самый Попов, позже назвавший себя Шабельским-Борком, должны быть очень веские причины. К примеру, в одной только Москве перед империалистической войной числилось тридцать два Поповых Николая — любой из них мог оказаться отцом Петра. Жил, впрочем, такой врач в Кисловодске — Н.И. Попов. Кто знает, не было ли ему суждено стать отцом будущего защитника монархических устоев? Однако утверждать этого не берусь — легче попасть в пятикопеечную монету из ружья со ста шагов, чем угадать, кто из Поповых был отцом того самого Петра.
Косвенным свидетельством в пользу версии о П.Н. Попове является рассказ генерала Дитерихса о попытке освобождения царской семьи — один из участников заговора будто бы называл себя Поповым-Шабельским. Ту же фамилию упоминает Соколов, известный исследователь обстоятельств гибели царской семьи, — Попов-Шабельский был допрошен им в 1921 году в Германии. Речь о некоем Попове идет и в воспоминаниях еще одного монархиста, Федора Винберга. Однако веры отставным полковникам и генералам у меня нет, поскольку очень уж часто их подводит память. Самым надежным свидетельством стало бы признание самого Шабельского-Борка, однако он свою «подлинную» фамилию до самой смерти тщательно скрывал. Неужто так никому и не проговорился?
Если уж зашла речь о происхождении этого Попова, могу предложить еще две кандидатуры на роль его отца.
В 70-х годах XIX века жил в Старобельском уезде помещик Николай Петрович Попов. Выпускник Харьковского университета занимал должность участкового мирового судьи, а некоторое время был даже председателем съезда мировых судей. Надо иметь в виду, что в соседнем, Изюмском уезде той же Харьковской губернии числилось немало Шабельских, потомков богатого землевладельца, черниговского губернатора Катона Павловича Шабельского. Дети его были среди членов уездного съезда мировых судей, так что знакомство Поповых с их семьей вполне возможно. Этим можно объяснить и выбор Петром Николаевичем фамилии для псевдонима.
Еще один Николай Петрович Попов, тоже с Украины, был генерал-майором от артиллерии. Учитывая жесткий характер нашего «героя» и его ультрамонархические взгляды, можно предположить значительную роль в его воспитании батюшки-генерала. К тому же, если следовать аристократической традиция присвоения имен, старший сын генерала наверняка был наречен Петром.
Но в сущности, не столь уж важно, Попов это был, Шабельский или Борк, поскольку куда интереснее личности русского нациста судьба той самой Елизаветы Александровны Шабельской, которая исследователями обозначена как его крестная мать. Впрочем, оговорюсь на всякий случай — было бы весьма прискорбно, если бы у матери отобрали ее дитя только на основании суждений людей совершенно посторонних.