Булочка

Верховодко Марьяна

Брест. Брест везде стал меня преследовать. Я включала телевизор и абсолютно всегда там говорили обо всем: прогноз погоды, бои в 1941, аварии, создание новшеств, послы, концерты звезд — и все в Бресте. Я садилась в машину, и по радио повторялась та же история. Я заходила в магазин, и тут же меня встречали девушки с просьбой: «попробуйте сметану „Брест-Литовская“, попробуйте» или еще какой бред. Я приходила на вокзал, и первый поезд, который объявляли, направлялся... правильно, в Брест, черт его дери! Реклама, магазины, люди, учебники, машины… Абсолютно везде было слово «Брест».

Это так резало, особенно когда Л любил неожиданно пропадать. Я ходила, как в воду опущенная. Не было никаких

объяснений, он просто испарялся. Было больно. Однако еще больнее было, когда он приезжал в Минск «по очень важным делам», позволял своими двусмысленными фразами зародиться надежде, что вот он постучится в дверь, что стоит ждать его вечерами и ночами напролет. А потом, когда он так и не появлялся, чувствовать себе ненужной разбитой вазой. Плачевно? Может. Но в те моменты я чувствовала себя куда лучше, чем потом казалось. Я танцевала при свечах, пела, махала руками и просто задыхалась от нехватки воздуха и быстрого ритма своих танцев. Я не позволяла себе плакать, не позволяла открыто грустить даже в те одинокие часы. Только смеяться и беситься, а всё остальное варилось глубоко внутри. И только когда надежда умирала, я позволяла себе выпустить пар, чтобы быстро успокоиться и забить на все. Сама ведь была виновата, он лишь намекал. И всегда, как по закону жанра, Л звонил сразу же, как отпускало. И все вновь шло по кругу. А после всего этого я шла в магазины и скупала все, что мне нравилось — таков был единственный способ расслабиться и прийти в привычное умиротворенное состояние.

После взбучки всегда начинается радостное время. Мы сутками готовы были разговаривать, да так мило и нежно, что моментально забывались все шероховатости. Я от счастья прыгала по коридорам, всех обнимала и была готова горы свернуть. В голову приходили все новые идеи, которыми я сразу же с ним делилась, в надежде вдолбить в его башку что-нибудь путное и нужное. Он соглашался, вдохновлялся, обещал и недоговаривал.

Да, ему тоже было тяжеловато. У него и без того были постоянно проблемы (он всегда умудрялся во что-то влезать), были моменты, когда он просто сгорал в них. Семья, спорт, деньги, вредные привычки, друзья, вечно клеящиеся барышни, слова, репетиторы, скандалы — все кипело в одном котле. Я была его отдушиной, поддержкой, которой раньше так иногда не хватало. И в один тяжелый день, когда я говорила, что я единственный человек, который будет всегда на его стороне и который не предаст, я услышала, что его голос дрогнул бы, если бы он мог говорить. Я чудесно чувствовала его, по дыханию могла определить всего его истинные эмоции и в тот момент я осознавала, что он до крайности устал. Его убивало расстояние, сомнения, противоречия, что в нем жили. Ему было трудно, ведь он постоянно варился в соку соблазнов, напряжения, ошибок. Привыкший брать от жизни все, теперь он был лишен всего, кроме слов.

Конец ноября был очень ласковым. Вот не знаю, просто переклинило, как в октябре. Хоть мы и стали общаться чуть меньше с Л (у него были серьезные тренировки к соревнованиям), но зато было так здорово. Я вдруг осознала, что ничего толком ему никогда не дарила. Он мне и байки с рубашками, и наушники, и баллончик с краской (короче, все, что было в рюкзаке, когда приезжал), а я ему — ничего, что можно было бы в руке поддержать (сердце не в счет). Мы часто разговаривали о том, кто чего хочет, и он, оказывается, все запоминал (пф, а я записывала) и собирался мне подарить. Поларойд, билеты на концерт одной группы, блокнотики и ручки, свечи, атмосферные безделушки, цветы… И к моему дню рождения (первому дню декабря) он еще должен был сделать одну очень важную вещь — написать рассказ более чем на 30 листов. Был между нами такой спор как-то в октябре. Я сказала, что он бездарное ленивое чмо, что даже

пару вордовских листов не сможет написать. Он захорохорился, что напишет книгу с картинками, я с него поржала — он воспринял как вызов (вот лох, купился на такую элементарную ловушку).

— …Рассказ должен быть написан обязательно тобой. Срок до моего дня рождения. Слабо?

— Я уже выиграл, смирись.

— Конечно слабо. Ты не выиграешь, пф.

— Черт, где ноут? Тебе конец.

За пару дней до моего дня рождения его увезли в Польшу на соревнования по кикбоксингу. Оттуда он уже не мог сбежать, хотя Польша куда ближе Хорватии. Мы постоянно переписывались, поддерживали друг друга. Мне иногда казалось, что я вообще его жена. Это было и забавно, и странно.

Дни летели, постоянно что-то происходило, постоянно было какое-то движение. Слова, события, происшествия, слова…

Наступил мой день рождения. Когда я проснулась, меня уже ждало милейшее поздравление. Он, козел, который не хотел фотографироваться, для меня снял видео! Он стоял на морозе без куртки и говорил такие нужные в тот момент слова. Я смотрела на экран телефона и улыбка, от которой болели щеки, расползалась по моему лицу. Я так соскучилась по его голосу, по тому, как особенно он произносил мое имя, по его смущенной улыбке, в которой не было совсем высокомерного индюка. Я не могла оторваться от видео, оно было каким-то нереальным для меня, волшебным. В придачу к этому он написал большое поздравительное сообщение. Я слушала, читала, вникала и все равно с трудом верила, что это для меня. Но…

— Моя Булочка… — и все, мозг выключался, сердце бешено колотилось, а тело становилось ватным.

За меня пили в тот день не только люди, что были со мной, но и абсолютно незнакомые мне спортсмены в Польше. Они подняли три тоста (даже мои родители, наверное, меньше!) за «прекрасную Булочку, у которой сегодня день рождения», хоть и отмечали победу на соревнованиях. Не знаю, что там им про меня порассказал Л, но народ в течение дня так и передавал поздравление за поздравлением.

====== Глава 2/3 ======

— Скажу прямым текстом: меня у тебя забирают, — одна фраза, и все старания растопить лед, что всегда присутствует в начале телефонного разговора, становятся бесполезной тратой времени. — Я думал, ты сразу это почувствуешь, но ты молчишь…

Крах? Страдание? Истерика? Нет, подобные откровения были давно привычными, как и повседневные признания в том, что без тебя жить не могут. Но, да, прежде они были завуалированы, спрятаны. Было много намеков — интуиция тоже шептала насторожиться — но чтобы так прямо!

Ладно, согласна, снова было очень больно. К этому нельзя привыкнуть. Зачерстветь, не воспринимать близко к сердцу, делать вид, что тебе все равно — да, возможно — но не привыкнуть. Однако что-то все же меняется со временем: отчаянье, которое сперва пытается накрыть тебя с головой, быстро сменяется хладнокровием. Ты замерзаешь всем телом, все эмоции будто засыпают. Поведение становится обычным, потому что всё это уже «привычка», и даже медленно начинают проявляться теплые эмоции, но…

— Я не приеду на этих выходных, чтобы поздравить тебя.

Тут уже не боль, тут благой мат. Ты снова сворачиваешься в клубок, замерзаешь, тебя настойчиво возвращают к теплу, а затем… вновь наносят удар и так до тех пор, пока ты молча не выплакиваешь все слезы, и тебе не становится абсолютно все равно. Вскоре к равнодушию присоединяются острый язык и отменный сарказм со стебом. Начинаешь просто задевать и задевать струны уже чужой души, высмеивать глупость, стараясь подсознательно причинить хоть какую-нибудь боль, входишь в азарт и, если человек вдруг растеряется и потеряет контроль, добиваешь словами.