Булочка
Шрифт:
Мы дали друг другу ряд обещаний. Но главное обещание этого романа было самым романтичным, какое только могут дать друг другу два влюбленных человека. Он пообещал, что через тринадцать лет заберет меня, чтобы не случилось. Если у него будет семья, если меня будет муж — неважно, он все равно придет, и, если он увидит взгляд, каким я смотрела на него в тот момент, он обязательно меня украдет. На вертолете в домик где-нибудь в лесу, о каком мы вдвоем мечтаем. А до тех пор мы будем обязательно каждый год встречаться первого ноября в пять часов в одном парке на третей лавочке от начала. Тринадцать лет.
Мы много говорили на эту тему. И чем больше говорили, тем больше я была уверена, что это не просто слова. Я верила ему, это была наша сказка.
В Минске мы гуляли пару дней. Воспоминания об этих днях слишком размыты и единственное, что я запомнила — это день нашего расставания. Двадцать пятого августа. Мы сидели в том самом парке и подводили своеобразный итог. Ему доводилось раньше расставаться с девушками, и всегда он делал по одному принципу: быстро и безэмоционально. Но, как и во всем до этого, для меня делалось исключение. Наши терзания длились четыре часа. И я впервые видела мужские слезы. Слезы от моральной боли. Мы знали, что все так должно закончиться, но но не могли! И вот тот момент, когда мы уже стоим друг на против друга, нужно отпустить руки и разойтись в разные стороны, но мы все дрожим. Нет сил. Последний поцелуй…
— Прощай, Булочка.
И эти дурацкие слезы! Разворот на сто восемьдесят и пытаешься идти твердо. Все. Теперь только вперед. Но оборачиваешься, когда вдруг он тебя зовет по имени. Оборачиваешься и как в банальных мыльных операх бежите друг другу в объятия. Сбивчивое дыхание, попытки вдохнуть как можно больше воздуха, которым дышит и он, его аромат. Запомнить каждое его прикосновение, его губы. Его слезы впитываются в мои волосы. И в глазах — столько грусти…
Отличие от мыльных опер состояло в том, что мы все-таки распрощались. Мы разорвали поцелуй, развернулись и, давясь эмоциями, шли в разные стороны, будучи уверены, что увидим друг друга либо только первого ноября либо уже никогда. Я обернулась только тогда, когда вышла из парка. И только тогда, когда увидела все дальше удаляющийся его силуэт, в глазах защипало.
Не хочу забыть, что именно он первый сказал, убедил, доказал мне мою уникальность и особенность. Первое время я ему не верила, отрицала, мне было смешно, хотя я и знала внутри себя, что это так, и он не лжет. Я действительно своеобразна. Мои взгляды на мир, его ощущение и принятие отличаются от видения других людей. И я так думаю не потому, что это свойственно каждому человеку, а потому, что это действительно так. Я слишком критична к себе и никогда бы не допустила подобного самообмана. А он знал и чувствовал, что и человека в свой мир я принимаю только «другого».
Таких после близких взаимоотношений не забывают: я оставляю след. Как люди любят оставлять шрамы на других людях, так оставляю и я . Только не шрам, который может в лучших обстоятельствах затянуться, а клеймо. Маленькое, но значимое. Л заставил меня это признать, как и то, что я именно «та».
Он уехал из Минска на следующий день на поезде, хотя должен был с отцом на крутой машине через день. Отцу он объяснил это, сказав, что ему просто нужно побыть одному, и тот понял. Было неожиданно пусто; много мыслей в голове.
Как я это узнала? Потому что в тот день один мой звонок все поменял.
Ладно, мы оба два гордых индюка, которые в жизни не переступили бы через себя и не позвонили друг другу. Это факт — мы оба это знали — еще в Боровом раз триста это обсуждалось. Как и то, что мы не сможем переписываться в соцсетях как друзья.
Но я не знаю, что на меня нашло, и я набрала его номер. Я как сейчас помню, часов девять вечера, я стою около ресторана, в котором мы договорились встретиться с подругой, меня бьет дрожь и я слушаю гудки, а потом его чуть охрипший голос. Наш первый разговор по телефону был жутко смазанным, странным, неловким. Разговор ни о чем, прикрытый напускной жалкой жизнерадостностью. И длился он всего восемь минут, а мне казалось, что
— Я все еще дышу тобой.
С этого момента началась следующая глава наших теперь трудных отношений.
====== Глава 2/1 ======
Сентябрь был не самым честным и лучшим месяцем наших отношений, точнее их отсутствия. Я знала, что он мне лжет и изменяет. Я знала, что он меня забывает. Но и я клином весь мир на нем не сводила. Я была привязана, влюблена, но расстояние и принцип «никаких отношений между городами» давали о себе знать.
Мы постоянно стали перезваниваться. Время наших телефонных разговоров возросло до получаса, чему я радовалась, как дурная. Последующие звонки длились и того дольше. Затем появилось оговоренное время наших разговоров и некоторые другие договоренности: он пишет мне «доброе утро» каждый день, а я звоню по вечерам (правда, со временем мы поменялись местами). За пару недель я окончательно привыкла к такому общению, как и все, кто со мной общался, и это стало неотъемлемой частью наших жизней.
В конце сентября вдруг вспыхнули былые чувства. Осень, не осень — не знаю, просто в один момент поняла, что вновь влюбилась. Мысли стали маниакально сводиться к нему, одно упоминание его имени другими людьми вгоняло в жар, а каждый вечер стал ожидаем, как выходной после тяжёлой рабочей недели. И, казалось, это было взаимно.
Л мне был безумно благодарен. Я его сильно меняла. Он перестал бухать, бросил курить, дебоширить. Стал добрее и лучше, начал развиваться. Я была задета. Ничто никогда так не цепляет гордого человека, как благодарность. Чаще всего он, правда, любил проявлять её своими методами:
— Как ты это делаешь? Где это видано, чтобы Л приходилось писать и так ждать ответов от какой-то там Булочки! Чтобы я начал развиваться, чтобы хоть как-то соответствовать. Чтобы я так переживал за кого-то! На кого я стал похож? Ты свела меня с ума. Я из-за этого творю такую хрень, что все всерьез начинают опасаться. Кто ты такая и как тебе удается заставлять меня улыбаться, быть милым и сильно не пакостить? Черт подери, спасибо тебе…
Я тоже была ему благодарна тогда, но по-другому. Л вызывал во мне подобные ответные чувства, потому что он являлся моей своеобразной нитью к человечности. Это трудно объяснить, легче просто принять его значимость. У нас были очень странные и пугающие будущим отношения, но само их присутствие радовало.
В конце сентября я начала лить первые слезы, понимая, что очень не хочу его отпускать. Это пугало и отвращало. Дела приобретали всё более скверный оборот, когда иногда казалось, что данные опасения присущи только мне. Ко всему прочему добавилось самое страшное — во мне проснулась баба. Стало намного труднее различать, где я ощущаю ложь и интуицией чую подвох, а где — себя просто накручиваю и страдаю… ерундой.
Помимо этого я стала слишком чувствительна ко всяким милостям и уступкам. Он как-то позвонил, когда я была у подруги Ани (моей азиаточки). Мы долго разговаривали по телефону; я почему-то тогда сильно распылилась, начала буянить и впервые кинула трубку. В тот момент я думала, что всё: мы поссорились надолго, и я смогу перезвонить только через пару дней; я была уверена, что от него больше звонка можно не ждать (индюк — он и есть индюк). Но какого же было мое удивление, когда в скором времени мой телефон завибрировал, и мне любя высказали, какая я идиотка. Он специально ушел от друзей, с которыми был, и сам позвонил. Эта мелочь, казалось бы, настолько растопила мое сердце, что всю ночь я умилялась. Мы долго разговаривали, от чего не могли с Аней выйти, пройтись гоп-стопом по району (по телефону я была вся такая миленькая, в то время как сама сидела в падике на кортонах и ковыряла ножом бетон), но стоило ей взять трубку поговорить, как вопрос был снят.