Булочка
Шрифт:
Как-то вечером мы сидели в кинозале на своих местах, и Сандра решила сесть рядом с нами. Сначала она отвлекала нас от «фильма», но мы ее слишком любили, чтобы злиться. В один момент она вдруг сказала:
— Блин, вы так страстно целуйтесь, а я ни разу даже не целовалась! А тут так захотелось!..
Мы с Л удивлено переглянулись и в шутку предложили ей помочь. Она не стала возражать, чему удивились еще больше. Мы, все еще смеясь, начали выбирать, кто будет из нас ее целовать. Это слышало ползала, и все весело шушукались, но не встревали в ожидании экшена. От Л Сандра сразу же отказалась, так как опасалась, что я ей шею сверну потом (да ладно, Л не стоил свернутой шеи такой чудесной девочки). Оставалась я. Мы шутили-шутили, снова позабыв о том, что со мной так
В шоке были все, весь уже зал ахнул и обернулся на последний ряд. Я осознавала, что возможны были негативные для Сандры последствия и разговоры, поэтому предусмотрительно закрыла нас волосами, чтобы никто не видел самого поцелуя, и всем можно было солгать, что я поцеловала ее чисто в щеку. Чего я и опасалась, поднявшийся кипишь был беспощаден. Как-то бурно народ отреагировал и полез к бедняжке с расспросами. Она в чувствах выбежала из зала. Через пять минут мы последовали за ней.
Л уже высказал свое недовольство моей выходкой (он до последнего считал, что мы шутим, наивный), но, вот честно, мог бы уже и привыкнуть. Сандру мы не нашли и решили направиться на третий этаж в самый дальний угол за игровой, где никого не было, и занялись своими обычными делами: говорили о чувствах, целовались, травили истории, нежились и так далее. Внезапно кто-то прошёл игровую и направлялся в нашу сторону. Было бы очень плохо, если бы это были воспитатели, но, к счастью и к удивлению, это была Сандра. Она рассыпалась в извинениях и умоляла ее не прогонять (напомню, нас некоторые воспринимали реально как короля и королеву сего заведения; хотя я б тоже так воспринимала девушку, которой каждое утро все парни при встрече вместо приветствия руку целовали). Конечно же мы позволили ей остаться и у нас завязалась милая беседа.
Только я не сразу поняла, что беседа больше походила на рекламу. Сандра не переставала рассказывать обо мне, о моих приключениях на этаже, о помощи и поддержке, которую я оказывала всем, пусть я и отрицала. Она постоянно говорила, какая я хорошая и добрая. Чудо. Истинный лидер, опора. Надо было видеть лицо Л, когда ему другой человек, которого я публично лишила первого поцелуя полчаса назад, рассказывал, какая я прекрасная и удивительная. Да я и сама сидела и поражалась услышанному, хотя все, что она рассказывала, действительно имело место быть. Мы так провели весь оставшийся вечер, не соизволив даже спуститься к людям после фильма.
А через день мы вновь сидели там же, на этот раз наедине с Л и говорили обо всем на свете. О красоте, любви, вечности, об отношениях, о людях… Обо всем! И это было именно то, что нужно. Я говорила о памяти, которая запоминает выборочно странные мгновения. И в шутку предположила, что и это мгновение я запомню навсегда. И я его действительно запомнила, потому что оно было до дрожи прекрасно! Оно было таким домашним, уютным, счастливым, что, когда солнце зашло и перестало освещать нас через окно своими лучами, стало как-то грустно, ведь эти прекрасные минуты больше не повторятся никогда. И теперь, те секунды на закате, нарисованные теплотой — одно из любимых моих воспоминаний.
А на следующее утро Л сообщил мне, что уезжает. Я была шокирована и обеспокоена: я не предполагала, что мы расстанемся на пять дней раньше. Но все же это было не точно, и висело одно условие, но будет ли оно выполнено можно было узнать только к вечеру. Очень неприятные тогда эмоции крутились во мне, погода ещё была ненастной, что усугубляло состояние. Ненавижу неопределенность, из которой был соткан весь этот хмурый и совсем не радостный день. Куча неприятных разговоров, пессимизм. Но всё преобразилось, когда вечером Л сообщил, что все же не уезжает. А потом на радостях свалил в «Зубренок». Я его обожаю.
С самого начала у нас была такая договорённость,
Помню, как-то мы сидели на кривом парапете на небольшом обрыве Нарочи. Я сидела на железке, он держал меня и целовал. Мы ворковали и болтали о какой-то ерунде, тут он в шутку стал меня отпускать, но так, чтобы я не упала. Я висела параллельно земле, пищала, что упаду, он ржал и держал, а я подстраховывала саму себя ногами. В один момент я не успела ухватиться, он же в этот момент умудрился ослабить хватку, и мы оба, перевернувшись на железяке полетели вниз. Я ударилась одной половиной лица о твердую землю, а другую половину придавила его голова. Очнулась я, когда увидела, что наши ноги смотрят в небо (земля в иллюминаторе, земля в иллюминаторе видна…), а потом мы стали падать с обрыва. Нам повезло: дерево, в которое врезалось тело Л, прервало наше падение. Было страшно! Но тем не менее весело. Я весь полет и после смеялась (такой была защитная реакция на боль), он, когда очнулся, тоже засмеялся, хотя было видно, что ему не по себе. Но самое веселье наступило бы потом, когда последние дни я бы ходила с синяком на пол-лица, но спасибо косметике двадцать первого века.
Последние дни отличались еще тем, что многие ограничения для нас были сняты. Парочку Твикс, наконец, оставили в покое. Так, когда народ уже стал уезжать и дни наполнились толикой грусти, мы проводили все свободное время вместе. Мы даже в тихий час оставались вместе. Он проскальзывал к нам на этаж, мы падали ко мне на кровать и, под гомон девочек, дремали в объятиях друг друга. Даже медсестры, которые знали нас и очень любили или нет, закрывали на это глаза. Они приходили, видели нас под одеялом, удивлялись и, сделав пару веселых замечаний насчет детей, уходили.
Самый тяжелый день был последний. В санатории осталось максимум человек двадцать, и почти все уехали утром. Одни мы были до победного обеда. Весь день в объятиях, грустных разговорах, так как ни он, ни я не верили в отношения на расстоянии. Это был конец. Я была к нему готова, но все же. Я не плакала, когда за ним приехали и мы прощались. Я вообще ничего не чувствовала, так как, во-первых, я эмоциональный тормоз, во-вторых, я знала, что мы еще встретимся в Минске, где нам предстояло расстаться навсегда.
Я в последний раз взглянула на полюбившийся санаторий, в котором произошло так много важного моему сердцу, вдохнула глоток чистого нарочанского воздуха и опустошенная села в машину. Больше, к сожалению, я уже никогда не вернусь именно сюда.
Многое было упущено, многое спрятано в этом пересказе, но это все из-за моей стеснительности и все-таки нежелания делиться некоторыми воспоминаниями. Это были насыщенные дни, безумные и живые. Те три недели ощущались, как три месяца обычной жизни. Первый раз я так влюбилась. И если раньше я думала, что у меня была первая любовь, то время, проведенное на Нарочи, и Л меня в этом ясно переубедили. Л был моей первой любовью. Даже смешно становится, когда вспоминаю, как я изначально сопротивлялась своим чувствам. Л начал открывать во мне то, чего я не ожидала в себе встретить. Я — в нём. Мы уже тогда друг друга изменили. Научили, показали новые стороны самих себя, раскрылись. Были теми, кем являлись на самом деле, потому что были уверены, что с окончанием лета мы исчезнем из жизней друг друга, а вместе с нами испарятся и все наши секреты и откровения. Это было так здорово и приятно, ведь тебя полюбили таким, каким ты был на самом деле! Со всеми слабостями и недостатками.