Бульвар Постышева
Шрифт:
Поняв, что он почти безоружный, толпа тут же накатила снова.
Ещё одна бутылка разбилась о затылок.
В лицо, по спине, по ребрам, по ногам посыпались удары. Его хотели сбить с ног, а он отбивался, тыкая стволами в пьяные лица, пока их снова не схватил Седой. Молодой колотил его с остервенением, кто-то ещё ему помогал, и бабы визжали! Из глаз летели искры!
Он знал, что падать нельзя. Упадешь — всё, не встанешь — не дадут встать, затопчут!
А удары сыпались и сыпались со всех сторон.
А руки были заняты ружьём.
Башка не соображала, в глазах был синий туман.
«Закруживай, закруживай!» — вдруг, услышал он голос. Точно! Архип стал кружить их на месте. Удары стали проскальзывать мимо. Они сами себе мешали. А он раскручивал и раскачивал их в тесноте подъезда, пытаясь сдвинуться вниз, к выходу, на улицу, где будет возможность вырваться и садануть им по ногам, если ещё работает спусковой механизм. Но слишком их было здесь много! Архип конкретно начинал уставать. Он уже почти ничего не соображал, мышцы не слушались. А удары летели.
Снова раздался голос. Теперь он узнал его — это брат Бугуля из табора, который уходит в небо: «Ой-да не выклеет вороньё глазаньки мои фиолен-товые!», и снова кто-то советовал: «Закруживай, закруживай!» А между ними женщина какая-то шептала: «Ай, Забар! Ай, погублю я тебя!» «Давай, старик, давай отец — не время сейчас, после переговорим!» — перебивал всех Володя Высоцкий.
«А-а! Ёбаные!» — орал Архип, кружил, получал скользящие удары и выдавливал свору наружу. А они всё пытались отнять у него ружьё, топтались, спотыкались, толкали друг друга и колотили его, чем придется по спине, по затылку, по ушам, по бокам, по ногам. А он всё кружил их, крепко стоял на ногах, получая удары, вцепившись в ружьё. Прижимая к плечам затылок и уши, когда была такая возможность, одной на мгновенье свободной рукой, перехватывая свою пушку, он резко бил пальцем свободной руки, пытаясь выбить кому-нибудь глаз. Но мазал всё время — палец скользил то по щеке, то попадал в переносицу или в лоб. Ногами не работал — боялся оступиться и упасть. И снова хватал за оружие, снова кружил, получал, но стоял, давил и давил пьяных тварей наружу. А баба всё в ухо шептала: «Ай, Забар! Ай, погублю я тебя!» А Володя темп задавал: «Здесь на милость не надейся, стиснул зубы да терпееееть!» и сразу же: «Чтоб не достаться спрутам или крабам…»
Вся морда была в крови. Липкие струйки протекали за воротник из разбитого скальпа. Рука скользила от крови из-за раны у локтя, но все же Архип держала ствол. Но не было боли. Не чувствовал боли Архип. Досада — вот чего было много! Досада, что не выходит, не получается, их не вытолкнуть. Много их, слишком много. И устал он. Сильно устал. «Стиснул зубы, да терпеть!..» И жажда! Сильная жажда выбить кому-нибудь глаз! И он вдруг решился! «Последние силы жгуууу!» Знал, что не правильно, знал, что опасно, знал, что сил больше нет, но решился! Из самых последних, из самых истерзанных, из липких от крови, из самых — из самых, оставшихся, липких, истерзанных, но всё же,… В своём же подъезде,… А эти подонки… Его здесь хотели… Его здесь хотят завалить…. Из самых последних,… Ну нет, не последних, но все-таки, уже на исходе измученных сил…. И он заорал во всё горло, что было оставшейся мочи: «Фая, Блядь, Мясо! Уроды Ебаные! Стойте! Стойте, я говорю!»
И они почему-то на миг расступились.
Он был уже на улице! Он снял с предохранителя «остатки ружья»! Они выбегали за ним! Сейчас он им так захерачит! Холостыми, с ближины, прямо в морду — нормально! Не покажется мало! Ну, что, членососы! Молитесь!..
Менты его сшибли с ног. На курок он нажать не успел. Скрутили, вырвали пушку. Подняли под руки. Бросили животом на капот (Аж, три машины, оказывается, стояло у подъезда).
— А где же вы раньше-то были, уроды?!
Удар прилетел точно по почкам.
Дыхание перехватило. Капот оказался теплым и так близко к лицу…
И кроме него никого не поймали. Все разбежались. Его повязали. В кровище, с разбитою мордой, с поломанным носом, с пропоротой рукой, избитого в стельку. Ну, конечно же — он же ведь с пушкой, зачем наркоманов ебучих ловить?
Его милицейской силой прилепили как надо к машине:
— Ноги шире! Грудью на капот!
И пнули ещё по ногам.
Архип, стоя «звездой», с досадой заметил:
— А я чё делаю?! — и добавил: — Ребята, вы не того повязали!
— Какие ребята?! Молчать! Стоять смирно! Башку прострелю!
Потом, один юный сержантик, посмотрев сквозь стволы на свет ближних окон, сказал:
— Чисто, как зеркало — он не стрелял.
А, показав, всем патроны, добавил:
— Холостые.
Другое дело, тогда.
Его отпустили, и разрешили присесть на скамейку.
Кто, что, почему, что здесь случилось?
— Лейтенант, давайте потом, а? Сейчас бы в больничку мне, я ранен немного. И мне так хреново, мужики. Увезите в травмпункт.
Архип незаметно, в удобный момент сбросил в траву заряженные мелкой дробью патроны, которые были в кармане. Проскочило.
В подъезде нашли нож, чей-то тапочек женский, и груду разбитых бутылок.
Сержантик сообщил:
— У него ножевая рана левой руки. Открытый перелом носа. Голова пробита в разных местах. Поломано ухо. Повезли парня в травмпункт.
— Спасибо, братишка, — прошептал Архип, теряя последние силы и, наверно, сознанье.
И его усадили в машину и повезли зашиваться.
В травмпункте, тут же вызвали скорую, наспех зашив руку и нос, заткнули нос ватой. Примотали ухо бинтом к голове. Голову затюкали йодом. Менты пытались снять показания, но он им ответил: «Потом». В карточке записали: «В состоянии алкогольного опьянения». Приехала Скорая. Его сразу повезли в Областную больницу, пообещав сообщить родным. В машине ему не давали заснуть. Доктор тряс руку и все ворковал: «Держись, паренек, сейчас приедем». Кровь из носа не останавливалась. Не вытекая наружу, она сочилась вовнутрь, и Архипу приходилось её всё время глотать, — некуда было сплюнуть. В голове пел Высоцкий: «Он мне сказал, держись, браток, и я держался, и я держался…» А баба не унималась, шептала: «Ай, Забар, ай, погублю я тебя!..»
— Не спать! — тряс доктор. — Не спать! Скоро, уже скоро. Немного осталось!
Доехали.
В операционной.
Когда железной фигнёй ковырялись в носу, было больно — наркоз не действовал. Пьяных наркоз не берёт. Наоборот, больно даже. Он терпел, сжимал ручки сиденья, иногда непроизвольно дергал головой.
— Спокойно! — тогда говорила ему сильная женщина в наморднике. — Терпи!
И продолжала «пытать».
Терпел — что делать?
Кровь не останавливалась, но текла в глотку уже чуть меньше, чем в машине.