Бульвар Постышева
Шрифт:
У неё появилась привычка, если что не понятно Архипу или начинает его напрягать, извиняться, чтобы ещё больше не разозлить. Извинения останавливали его и он быстро остывал. Вот и сейчас он моментально, как говорится, затупился.
— Заебись! Поговорили о стихах и фантазиях! Пошутил малыш.
Архип приподнялся, спрыгнул с постели и сел на кровать рядом. Некоторое время он молчал, не решаясь, что-то сказать. А что сказать? С чего начать налаживать развалившийся «карточный домик»? И, не найдя ничего стоящего, он начал, как обычно, рассказывать ей свои байки, чтобы отвлечь от мыслей ненужных и злобу загладить.
— Это психологический эксперимент. Нам в меде показывали такие. Во время лекции один профессор, как хлопнет указкой по столу, мы аж подпрыгнем, а он говорит: «Вот вам доказательство моих слов — безусловный рефлекс!» Так и я тебе сейчас показал, что за минуту можно всё взорвать — опомниться не успеешь. Я, правда, переборщил лишка! Прости. Я не прав, — и, погладив её по голове, предложил: — Пошли на ужин?
Юлька припала к нему. Слезы текли по щекам.
— Прости меня, пожалуйста. Мне, правда, иногда страшно, что ты говоришь. Я ничего не понимаю. У меня всё было ни так. Ни так, понимаешь? Я же не знала, что встречу тебя. Ты прости меня, пожалуйста, Архип. Я дура. Я ничего не понимаю. Я не хочу, чтоб мы ругались. Пожалуйста.
И она ещё крепче обняла его дуралея.
Архип не любил женских слез. Что ему оставалось делать? Простить? Главное, было бы за что. У него, к стати сказать, не в первый раз такая сцена. Другие, просто, убегали от него и его козьих экспериментов. К мужьям, к мамам, к подругам. Этой — некуда бежать. Тем более отсюда, с Байкала. Он показал, как за мгновенье можно всё испортить. Осталось показать, как за секунду можно всё поправить. Простить, как она просит. Это легко. Глупая, маленькая, «пик ума» позади, а титьки (шъёрт побъери) — хорошие, всё остальное, извиняюсь, — тоже, не гундит особо, — так, чего ещё надо? Прощения просит. Бедная малышка! Хорошая девочка. Идиот — она права! «Прощаю, конечно!» — решил Архип. И, типа, простил (было бы за что, цыгоняра).
— Иди — умойся, Заинька, — сказал он ласково, поцеловал её нежно в щеку, аккуратно разжал её руки, вытер слезинку на щеке, чмокнул в носик, встал и пересел в кресло.
— Прости, — ещё раз зачем-то попросила она, вытирая щеки. — Я глупая.
— Ты меня прости. Я силы не рассчитал, перебор, двадцать два. Я — дурак! Накинулся на девочку. Простишь, Зая?
— Конечно, — улыбка промелькнула сквозь слезы.
— Ну и хорошо.
Она встала, держа простынь, подошла к нему, присела на его колено и вновь прижалась, потерлась своей щекой о его щёку, замерла. (Телячьи нежности уже начинали надоедать). Он погладил ей волосы. Чмокнул в макушку и прошептал, подталкивая незаметно:
— Прости, Зайчонок.
Она простила.
Встала, мило и грустно улыбнулась, всё понимая, и пошла к умывальнику.
— Поговорили — как меда напились. Два волшебника! Колдунья и ворожей из цыганского табора! — пробурчал контуженый кудесник. — Где-то ещё банка пива была.
Архип поднял с пола свой носок, вытер им оконное стекло и выкинул носок в мусорку. Следом полетел второй. «На этом, уважаемые слушатели, позвольте закончить лекцию».
(Ох, что-то я раздухарился, рассказывая про Байкал. Столько информации в несколько страниц утрамбовал! Обещаю сбавить обороты (если получится). Так что, переходим в следующий уровень.)
9 августа
9 августа Юльке нужно было сдавать второй, то есть, последний вступительный экзамен в Нархоз. Хотя Нархоз уже не был Нархозом, а назывался Государственной академией экономики и права, но для многих жителей города, особенно тех, кто в нем учился, он оставался Нархозом, потому что старое название прикипело, а в новые названия Высших учебных заведений мало кто верил, из-за того, что они менялись ежегодно, «как грибы». И так, Юльке нужно было сдавать последний вступительный экзамен — тест по русскому языку и литературе. Математику она довольно хорошо написала, осталось совсем немного, чтобы стать студенткой и быть зачисленной на психологический факультет. Выбор факультета был сделан не сложно: на инженерные её не тянуло, управление ей нафиг было не нужно, экономика была скучной (с её точки зрения), юристы платили дорого за каждый семестр, психологов было мало, что означало: небольшой конкурс, плата за обучение самая, пожалуй, низкая на весь институт и, самое главное, проживая с Архипом, куда ещё ей было поступать? Вот именно — только психологом. И так, решающий день. Юлька заметно волновалась, встала раньше обычного и принялась раньше обычного краситься. Архип ворочался рядом на постели, пытаясь избежать прямого попадания в глаза лучей света от настольной лампы. В конце концов, нервозность этого утра передалась и ему, он заколебался кряхтеть и копошиться в скомканном одеяле, встал, сунул ноги в холодные шлепки и сказал: «Пойду, залезу в Анну». Это означало: «Искупаюсь с утра, а то мне уже осточертели Ваши сборы, ни свет ни заря, и этот долбанный свет настольной лампы!». Короче, — шутил.
Юлька ответила «Угу» и продолжала выпученным глазом смотреть в маленькое зеркальце, накладывая тушь на ресницы.
— Смотри, чтоб не выпал, — посоветовал ей Архип, видя, как она мучается; подтянул трусы, почесал справа под спиной и пошлепал в ванную.
Теплая вода набирается в августе долго. Зачем-то каждое лето они (эти какие-то «Они») отключают горячую воду (и холодную тоже частенько отключают, как раз по субботам, дабы люди в выходные дни не могли сполоснуться; или в самую жару!), чтобы произвести какие-то мифические профилактические работы (черт знает, где и на каких трубах). А когда включают воду, то она бежит слабым напором и ржавою тонкою струйкой (зато зимой шпарит кипяток, срывая резьбу на кранах и гудя по всему стояку, а то и подъезду!) (Слова в скобках говорят о том, как это сильно раздражало Архипа). И чтобы нейтрализовать ржавый цвет, наполнить ванную комнату приятным ароматом, а телу предложить капельку блаженства, Архип заливает в ванну алую жидкость — пену для ванны — из пластикового флакона, который Юлька получила по почте, выписав из какого-то модного журнала. Пахнет приятно. На флаконе написано, что это новый аромат: «Зимняя сенсация. Клюква в снегу. Насладитесь согревающим пряным ароматом зимних ягод!»
— Идиотизм, — пробурчал Архип, и удивился (не без удовольствия), так как всё это было написано по-английски, а он умудрился непроизвольно понять написанное, как будто он читает русскую надпись. Как пишется по-английски «клюква» он никогда не знал, но точно понял, что речь идет о какой-то ягоде. А на картинке была нарисована клюква под снегом. Стало ясно, что за ягода. Да и пахло не иначе, как клюквой. Так, ненавязчиво из буквенных символов, рисованных образов и резкого запаха, прояснился сам собою текст в неразбуженных доселе мозгах, да ещё ранним утром, 9 августа, в туалете, на третьем этаже. Удивительно, ей богу! Архип даже улыбнулся умному себе, но тут же добавил: — Дважды идиотизм! — потому что заметил, что флакон этот «made in Russia». — «Как незаметно иностранный язык растворился в наших головах, зацепился, закрепился, прилип и стал даже понятен в письменном виде. И наши для нас же теперь пишут по-английски! Бред! Плесну-ка я ещё этой гадости в ванну и согреюсь пряным ароматом мороженой клюквы!»
Красная, липкая струя потекла в воду, моментально пенясь («Пенясь, а не пенис!»).
Пока он валялся в ванне и читал по сложившейся веками традиции журнал «Наука и жизнь», пополняя «файлы своего мозга» новой информацией, Юлька несколько раз забегала: то ей надо было причесаться, то пописать, то «Как я выгляжу?», потом, что-то забыла, и снова по кругу. Читать становилось невозможно, «файлы зависали», пена исчезала, остывала вода. В конце концов, это ему изрядно надоело, и Архип выдернул пробку. Пока медленно уходила вода, он успел занырнуть, намылить и сполоснуть коротко стриженую голову, а потом резко встал, протерся полотенцем, обмотался им же и пошел обратно на кровать, попытаться ещё раз заснуть. Не тут-то было. Стоило только расслабиться….
— Ты проводишь меня? — спросила Юлька.
— Конечно, — ответил Архип, мысленно чертыхаясь. — До двери.
Опять холодные тапочки, старый халат (куда-то пояс подевался, приходиться руками держать полы, чтобы не распахивался, а то, знаете ли, ни месяц май), а куда денешься?
— Я страшно волнуюсь, — доносилось из коридора.
— Почему? — Архип медленно брел по большой комнате.
— Не знаю, почему. Волнуюсь и всё. Вдруг не сдам.
— Не волнуйся — сдашь. Что ты, тест не напишешь, что ли?