Бунт на «Кайне»
Шрифт:
— Какого, сэр?
— Черт, того рыжего! Он только что надел каску. Я видел!
— Сэр, если он в каске, я не могу видеть, какого цвета у него волосы.
— Господи Иисусе, сколько же на этом орудии рыжих?
— Сэр, я полагаю, их здесь трое. Уингейт, Парсонз, Даллс — хотя нет, Даллс больше блондин, и скорее всего должен быть сейчас на четвертом орудии, тем более что…
— О черт, забудьте об этом, — рявкнул Квиг. — Из всех мерзких случаев невыполнения приказа, этот, Берт, самый худший. Самый!
К этому времени на «Кайне» не было ни одного человека без каски и спасательного жилета. Квиг обвел корабль злым, тяжелым взглядом.
— Ладно, пусть, — медленно произнес он. — Пусть. Я вижу — эти голубчики считают, что утерли мне нос.
Он
— Говорит капитан, — начал он, и переполнявшая его злоба просочилась через все хрипы и шумы репродукторов. — К моему великому сожалению, я должен заметить, что некоторые введенные в заблуждение матросы нашего корабля наивно полагают, что смогут так просто обмануть своего капитана. Они сильно ошибаются. Я просил сообщить мне фамилии тех, кто явился на учение без формы. Однако фамилии никто и не думает сообщать. Что ж, ладно. Так как у меня нет другого способа справедливо наказать многочисленных трусов, которые не выполнили мой приказ и не назвали свои фамилии, по прибытии в Штаты я вынужден буду лишить каждого члена команды увольнительной на берег на три дня. Невиновные страдают вместе с виновными, и вам тогда придется самим спросить с виновных за то, что из-за них наказана вся команда… Что ж, ладно. А теперь приступим к учениям.
На полпути от Сан-Франциско конвой попал в зону штормов, и Вилли довелось воочию убедиться, что на самом деле представляют собой тральщики времен первой мировой войны. Занимаясь тралением в ласковых водах Гавайев, «Кайн» не раз испытывал бортовую качку, и Вилли гордился тем, как твердо упираются в палубу его ноги и как прекрасно ведет себя его желудок; однако теперь он понял, что несколько поторопился с лестными для себя выводами.
Однажды ночью, подремав полтора часа на диване в кают-компании, он проснулся, чтобы заступить на вахту, но вдруг обнаружил, что с трудом может устоять на ногах. Держась за переборку, он попытался сварить себе кофе, но упал. Сквозь вентиляционный люк в каюту врывались струи холодного и сырого ветра. Вилли натянул на себя синюю шерстяную куртку. Наконец, выписывая ногами вензеля, он двинулся по палубе, которая качалась и ходила ходуном под ногами, словно на аттракционе в парке Крейзи-Хаус. Держась за поручни люка, Вилли поднялся на верхнюю палубу, и первое, что увидел, была нависшая над его головой по левому борту зелено-черная стена воды. Он открыл рот, чтобы закричать, но стена исчезла, открыв темное небо в клочьях освещенных луною облаков, но тут же по правому борту уже вставала такая же страшная водяная стена. Он медленно вскарабкался по трапу на мостик, придерживая фуражку в ожидании сильного удара ветра, но ветра почти не было. Матросы и офицеры, несущие вахту на капитанском мостике, все как один держались за поручни, укрывшись в темной ходовой рубке; с каждым новым валом качка становилась все ощутимей. Даже здесь, высоко на мостике, когда корабль ложился на борт, Вилли ловил себя на том, что невольно смотрит вверх, на мятущуюся вокруг воду.
— Боже милостивый, — обратился он к Кармоди, который мертвой хваткой вцепился в спинку капитанского кресла, — сколько же времени все это продолжается?
— Что продолжается?
— Эта качка!
— Это не качка.
Резиновые маты на палубе съехали в одну сторону и сбились в кучу прямо у их ног.
Вилли сменил Кармоди. Пока он нес вахту, страх его постепенно проходил. Стало ясно, что «Кайн» не собирается идти ко дну. Но возможность того, что он может развалиться на части, казалась Вилли вполне вероятной. Когда волна была особенно высокой, корабль от носа и до кормы стонал, словно больной, и Вилли видел, как все кренилось и раскачивалось. Его вдруг, как током, пронзила мысль, что сейчас между ними и этой черной, холодной бездной нет ничего, кроме расчетов какого-то инженера (которого, вероятно, давно нет в живых), сделанных тридцать лет назад.
Видимо, расчет был точен, поскольку и на следующий день «Кайн» не развалился на части, а продолжал уверенно выдерживать килевую и бортовую качку и не разваливался на части.
Позавтракав куском жареной свинины, Вилли поднялся в носовой кубрик, отмечая по дороге некое странное ощущение того, что желудок у него все же имеется. Это не был приступ морской болезни, за это он мог поручиться. Но он ощущал, что его желудок находится у него где-то в районе диафрагмы, что он набит едой, пульсирует и выполняет свою обычную тяжелую работу. Этот сеанс ясновидения вызвал у Вилли страстное желание повернуться лицом навстречу сильному потоку свежего воздуха. Он настежь распахнул водонепроницаемую дверь в носовой кубрик и увидел Стилуэлла, одетого в бушлат и шерстяную шапочку. Он сидел на корточках возле первого орудия и пытался закрепить на нем сорванный ветром голубой брезентовый чехол.
— Добрый день, мистер Кейт!
— Добрый день, Стилуэлл.
Вилли задраил дверь и, крепко ухватившись за стойку, перегнулся через штормовой леер. Ветер и холодные брызги приятно ударили в лицо. Корабль лег на левый борт, и Вилли увидел конвой, прокладывающий себе дорогу среди громоздящихся, как серые скалы, волн.
— Как вам эта качка, сэр? — сквозь грохот и шум шторма прокричал Стилуэлл.
— Какая качка? — храбро усмехнувшись, переспросил Вилли.
Матрос засмеялся. Он проехался по мокрой палубе, как по льду, до леера и осторожно добрался до Вилли.
— Сэр, вы говорили с капитаном насчет… ну, насчет моего отпуска?
— Не было подходящего момента, Стилуэлл, — несколько смутившись, ответил Вилли. — Но я думаю, что все будет в порядке.
Лицо матроса омрачилось.
— Ну что же, спасибо, сэр.
— Я поговорю с ним сегодня днем. Приходите ко мне в три часа.
— Огромное спасибо, мистер Кейт, — старшина-артиллерист улыбнулся, отдраил дверь и выскользнул на палубу.
Сделав еще несколько глотков живительного ветра, Вилли спустился в кают-компанию.
Квиг в нижнем белье лежал на койке и вертел в руках китайскую головоломку — деревянный шарик, составленный из соединенных друг с другом частей. Он конфисковал ее у вахтенного матроса, когда однажды, заглянув в помещение радиолокационной установки, увидел, что тот крутит в руках эту вещицу. С тех пор он продолжал упорно трудиться над решением этой головоломки, и хотя говорил Гортону, что знает, как она разбирается, никто никогда не видел ее в разобранном виде.
— Слушаю тебя, Вилли, чем могу быть полезен? — спросил он, вертя шар под абажуром настольной лампы.
Пока Вилли объяснял причину своего визита, капитан, не поднимая головы, продолжал крутить шарик в руках.
— …Поэтому, сэр, я хотел уточнить этот вопрос, чтобы знать наверняка. Вы, разумеется, не имели в виду, что запрет на увольнения для Стилуэлла распространяется на все время, пока мы будем стоять на ремонте?
— А что же я имел в виду?
— Я хотел сказать, сэр…
— А почему бы и нет? Когда человек получает год тюрьмы, никому не придет в голову отпустить его домой на двухнедельные рождественские каникулы, не так ли? Наказание есть наказание.
Духота в каюте, качка и вращающийся перед глазами деревянный шарик — все это начинало плохо действовать на Вилли.
— Но, сэр, не кажется ли вам, что… что это немного разные вещи? Он ведь не преступник… два года воюет вдали от дома…
— Если вы станете разводить сентименты по поводу дисциплины на флоте, Вилли, это плохо для вас кончится. Здесь, на передовой, любой, будь он на гауптвахте или под арестом, воюет. Когда идет война, нужно быть строже с людьми, а не делать им поблажек. (Поворот, поворот, еще поворот.) Они находятся в постоянном напряжении, приходится выполнять кучу всяких неприятных обязанностей — это все верно, но если вы хоть однажды дадите им поблажку, вся ваша хреновая система тут же рассыплется на части. (Поворот, поворот, еще поворот.) Чем скорее вы усвоите эту элементарную истину, Вилли, тем успешнее вы сможете выполнять свои обязанности офицера-воспитателя.