Буревестник
Шрифт:
– Ага.
– Ромео за всю пьесу не совершил ни одного толкового поступка, даже слова путного не вымолвил. Он только ноет, истерит и порет горячку. И был бы он один дурак, так может, всё бы как-то утряслось. Но там вокруг него целая стая долбанов; жизнеспособен только самый вялый и ничтожный. Но! Джульетта - это светлая голова, в которой всегда есть чёткий, рациональный план. Говорит она мало и всегда по делу. Любовь для неё - не угар и отказ тормозов, а вызов, задача, которую надо решать. Вот парадигма настоящего человека.
– В образе девушки? Почему?
–
– С ума сойти!
– Во имя его же честности открою, что и эту светлую душу смущал бес. Зависть, ревность - всем художникам они знакомы. Бельмом в глазу у Шекса стал Дуранте Алигьери (он же просто Данте), который ещё в дремучем четырнадцатом веке выпустил такую сногсшибательную поэму! Сто глав, тысяча персонажей, большинство - исторические личности. И все, кроме двоих - жмуры, покойники. При этом говорят, страстями пышут, действуют, ведь всё там происходит в загробном мире, описанном так здорово, что не поверить просто невозможно. Вот оно тебе, бессмертие! На блюдце. А Шекс не поверил. Усомнился. Об этом "Гамлет": нет в нашем языке даже тех слов, которыми могли бы описать мы безграничный космический концлагерь.
– ... Откуда вы всё это знаете, сэр?
– Так всё ж доступно, в любой библиотеке. Бери, узнавай. И давай без церемоний, без сэров этих всяких. Просто Дин, о`кей?
– Тогда хорошо бы и без пистолетов.
– Не вопрос.
Мы давно остались позади Льюис, дорога бежала через лес. Чёрные сосны качались в бронзовом от луны небе.
– А что ты думаешь о драме "Буря"?
– Ничего. Не помню, чтоб читал.
– У меня где-то валяется.
– Класс. Одолжишь на вечерок?
– Конечно.
Не проходит и часа, как самый начитанный в мире гангстер обнимает в моей прихожей Мэриан, называет её малышкой. Она ему сама рада до смерти, отвисевшись у него на шее, бросается ко мне, благодарит, целует в щёку крепко и жарко. Ни одна девушка со мной так себя не вела. Вечер складывается прямо идиллический, и я при всём желании не могу пожалеть, что привёз
Я предложил ему помыться - мне ещё в машине хотелось это сделать. Он спокойно согласился, но попросил ничего не делать с его одеждой. После купания он неожиданно снизошёл до моей пижамы, напомнил про "Бурю" и стал искать себе место для ночлега, очень похожий на охотничью собаку, потерявшую след.
– Давай я покажу тебе отпадную комнатушку, - сказала Мэриан и повела его в подвал.
Там он остался.
Меня всё это начало нервировать. Он как будто паломничал по местам Миранды.
Его тряпки лежали на полу ванной в абсурдном для себя виде - аккуратно сложенные.
– Не трогай это, - Мэриан говорила строго и взволнованно.
– Почему?
– У Дина особенная одежда, к ней не надо прикасаться.
– Обычные грязные обноски, которым место на свалке.
– Нет, - она силом увела меня в коридор и в гостиную, - не знаю, стоит ли тебе говорить... Только не думай, что он чокнутый или маньяк какой, но... он выкупает у тюремщиков вещи осуждённых на смерть или пожизненный срок и носит сам.
– Если это не безумие, то что?
– Ну,... так он вроде бы... заботится об их душах... Религия такая.
– А парадный костюм у него - эсэсовская форма?
– Не можешь без дуростей, да?
Она легла спать в той комнате, где снималась под "Полюби же...".
Я - нигде. Сидел в темноте перед выключенным телевизором и высматривал в выпуклом стекле, что творится в дальних странах: как бунтуют в Мозамбике, как роют землю на Кубе, как в Голливуде угрюмый толстяк осматривает клетки с воронами.
В восьмом часу жилица прокралась мимо меня на кухню.
– Я не сплю, - сказал я.
– А не помешало бы.
– Мэриан, послушай. ... Будет лучше, если ты уйдёшь вместе с Дином.
– Вот ещё номер! Куда, интересно? Из-за тебя я потеряла и квартиру, и работу!...
– Я дам тебе денег. Пять тысяч фунтов. Жильё найдётся, работа тоже...
– Но я не хочу уходить!