Буря на озере
Шрифт:
Пообедав, Шугалий попросил Малиновского показать дом Кузя. Он стоял на центральной улице, а вокруг росли вишни.
Через дорогу — нарядный домик; вдояь забора из жердей сплошь росли подсолнухи, длинная ровная шеренга подсолнухов, свесивших желтые головы на улицу и рассматривавших прохожих.
Шугалий вынул красную записную книжку, полистал странички.
— Усадьба Лопатинского? — спросил лейтенанта.
— Да.
— Зайдем.
Лопатинского не было дома, но старенькая бабушка объяснила, что найти его можно в колхозной мастерской,
Маковей оказался деликатным человеком, понял, что может помешать чекистам, и попросил разрешения побыть возле моторки. Шугалий только похлопал его по плечу, и Володя поплелся к озеру с твердым намерением поспать где-нибудь в тенечке.
Лопатинского долго искать не пришлось: ремонтировал задний мост «ЗИЛа» прямо возле эстакады, куда загнали машину. Он уже знал лейтенанта, с достоинством и тщательно вытер руки ветошью, с любопытством посмотрел на Шугалия и, узнав, кто хочет поговорить с ним, рассудительно произнес:
— Почему ж не поговорить? Можно и поговорить, ежели нужно… Чем сможем, тем и поможем.
Они сидели возле железной бочки с ржавой водой, где плавали окурки. Шугалий угостил Лопатинского сигаретой с фильтром, тот аккуратно взял ее черными от машинного масла пальцами, глубоко затянулся и откинулся на спинку скамейки, сбитой из необструганных досок, почерневших от времени. Вообще все тут казалось Шугалию темным: и затоптанная тракторными гусеницами трава, и черные деревянные стены мастерской, даже синий комбинезон Лопатинского замаслился до черноты. Только белела сигарета в темных пальцах, и были удивительно белыми ровные зубы Лопатинского; он улыбался, и капитану было приятно смотреть на него: открытый взгляд, умные глаза и доброжелательная улыбка. Молчит, ожидая вопросов, небось знает себе цену, ведет себя с достоинством, нет в нем суетливости и угодливости, которые выдают людей с мелковатой душой или не совсем чистой совестью.
Шугалий решил начать откровенный разговор, без намеков и умолчаний. Ему уже не раз приходилось встречаться с людьми этого типа, знал, что на них можно положиться, даже доверить тайну, и они часто помогали капитану. К сожалению, подумал Шугалий, ему приходится иметь дело, главным образом, с отбросами человеческого рода, но что поделаешь — такая уж у него профессия, кто-то ведь должен исполнять и эти обязанности. Тем более приятно было капитану видеть умные глаза и приветливую улыбку.
Сказал, так же приветливо улыбнувшись и подсев к Лопатинскому поближе:
— Вот надеемся на вашу помощь, Степан Степанович.
— Почему же не помочь? Если только смогу, — повторил он. — У нас одно дело — я машины ремонтирую, вы что-то другое делаете, тоже нужное. Такова уж жизнь…
— Лейтенант Малиновский уже спрашивал вас о Кузе. Что он делал утром восемнадцатого августа? Где и с кем был? Не приезжал ли кто-нибудь к нему накануне или восемнадцатого на рассвете?
— Эва, сколько вопросов сразу! Давайте помаленьку. Первый — что Кузь делал утром восемнадцатого августа?
— Да.
— Мне на работу в шесть заступать, жена будит в пять Кузь в эту пору уже во дворе возится. В пять еще темно было, но я видел его.
«Значит, он не мог быть в это время в Озерске, — подумал Шугалий, — и к Завгороднему заходил кто-то другой». Спросил:
— И что же делал Кузь?
— Что-то вынес из сарая — и огородами к озеру.
Мимо моего двора. А переулком ближе и удобнее.
Я еще удивился: зачем полную канистру дальней дорогой переть?
— Почему считаете, что канистра была полной?
— А для чего на озеро пустую нести? За водой?
Так ее в колодце хоть залейся. И знаете, когда полную несут — руку оттягивает.
— Логично, — согласился капитан. — И что, думаете, было в канистре?
— Бензин, что же еще?
— Допустим, действительно, бензин. Значит, Кузь заправил бак и куда-то поехал.
— Точно, поехал.
— Видели?
— А он мотор завел. Он у Кузя кашляет, пока не разогреется. И дергать надо долго, магнето плохое.
Прогрел и уехал. Ветер уже поднялся, кто же будет рыбачить? Волна шла еще небольшая, ехать можно, а рыбачить — ни-ни.
— Куда мог поехать?
— Кто ж его знает, может, в Озерск… Но навряд ли. В девять уже был дома. У него крепящий болт полетел, так приходил ко мне в мастерскую.
— Не расспрашивали, куда ездил?
— А на что это мне? Если б знать… Небось в «Серебряный бор». Турбаза у нас, может, слышали?
— Между Ольховым и Пилиповцами?
— Точно. Какие-то дела там у Кузя, несколько раз видел — туда шастает.
— Семнадцатого августа никто к Кузю не приезжал?
— Не видал.
— А не слышали, чтоб Кузь угрожал ветврачу?
— Тому, что утопился? Это уже все знают, ветврач махинации Опанасова брата раскрыл, да и у самого Опанаса рыльце в пушку. Три года дали, однако отсидел лишь полсрока. Когда вернулся, похвалялся: я, мол, ветеринару не прощу, за Опанасом Кузем ничего не пропадает, ни хорошее, ни плохое!
— И как вы считаете, мог он осуществить свои угрозы?
Лопатинский покачал головой.
— Пустое. Этот Опанас — трепач.
— Человек иногда такое делает, что никогда не подумаешь.
Лопатинский промолчал, но было видно — остался при своем мнении.
— Не могли бы вы оказать нам одну услугу? — спросил Шугалий после паузы.
— Ежели это мне под силу.
— Восемнадцатого утром кто-то мог в камышах возле вашего села перевернуть лодку. Перед бурей или во время нее. Потом оттолкнул лодку на чистую воду, и ее снесло в озеро. Надо найти место, где вытоптан камыш.
— Много времени прошло, — возразил Лопатинский. — Примятый камыш поднялся, а сломанный он мог вырвать с корнем.
— То-то, — вздохнул Шугалий, — мы сегодня искали и не нашли это место.