Буря
Шрифт:
«Бесы» не зажимали лагерь с разных сторон, но двигались только с юга, где и появились. Вновь вступили в рукопашную — звенела сталь, трещали кости, грязь обильно стекала под ногами. Казалось, что неумелые вначале «Вэлласы» обучались бою, и знание передавалось среди них, как в едином организме. Они забирали друг — другу на плечи, переплетались в многометровые трещащие конструкции, которые рушились на эльфов сверху, и большинство «бесов», все-таки, конечно, погибало, но некоторые добирались-таки до эльфов, с хохотом, захлебываясь кровью, впивались в их шеи.
Сталь звенела и час, и другой, и третий — звенела она и через десять часов, и в час закатный, даже еще сильнее, нежели в начале. Все-таки, эльфы вынуждены были отступать — на каждом шагу они оставляли сотни «бесов», но…
Альфонсо вынужден был оставаться в бездействии именно до закатного часа. Конечно — он рвался в сражение, он даже кричал, требуя, чтобы его несли туда. Однако, по указу Гил-Гэлада, его связали, перевязали и несколько эльфов ухаживали за ним, так как руки «бесов» нанесли ему несколько серьезных увечий — рядом с ним лечили и Гвара — пес мужественно переносил свой недуг, но на хозяина глядел с тоскою, чувствовал его боль. И вот в закатный час, в этот шатер вошел сам Гил-Гэлад — доспехи на нем были измяты, грязь «бесов» смешивалась с собственной его кровью. И тогда Альфонсо взмолился с такой мукой, так пронзительно, что эльфийский государь не мог ему отказать.
И вот уже Альфонсо идет среди палаток, навстречу воплям и грохоту, туда, где что-то колышется, беспрерывно впивается друг в друга — он опадает на вывихнутую ногу, но не замечает боли, говорит:
— Что же так долго меня удерживали?! Я же не сражаться иду! Вы же все Вэлласа убиваете! Дайте мне хоть с одним из них поговорить…
И тут он побежал — спотыкался о больную ногу, но, все-таки, темной тенью бежал — навстречу ему несли раненых эльфов и людей. Один из истекающих кровью нуменорцев протянул к нему руки:
— Я узнал тебя! Да, да — ты матереубийца — сын адмирала! Будь ты проклят! — он попытался в него плюнуть, но закашлялся кровью…
Дальше Альфонсо уже не видел — он вскрикнул, бросился куда-то в сторону, между палаток, но тут нога подвернулась, и он повалился, попытался подняться, уже не смог, заскрежетал зубами, и, впиваясь в снег руками, стремительной темной змеей пополз вперед, и все-то ждал, что сейчас эти эльфы вновь его свяжут, понесут… Тогда он вспомнил, и что было сил позвал: «Угрюм!» — за всеобщим грохотом, он не услышал собственного голоса — однако, конь уже был рядом с ним, встал черным изваянием. Альфонсо подполз, ухватился за поводья, подтянулся, и вот уже перевалился через седло, вскрикнул: «Вперед!..», а Угрюм уже сорвался — сделал несколько длинных прыжков, перелетел через эльфийский шатер — еще несколько рывков и позади осталось шагов пятьдесят. Неожиданно, в ряды сражающихся ворвался этот темный вихрь. Некоторые были сметены, раздавлены, а Альфонсо уже перегнулся в седле, сильной рукою выдернул одного из бесов — тот зубами вцепился ему в кисть, сжал с такой силой, что кость затрещала. Альфонсо поднял его держал в воздухе перед собою, и, вглядываясь в это безобразное, полуразложившееся лицо, говорил:
— Ведь ты же Вэллас! Все вы Вэлласы! Так что же делаете то?! Остановитесь!
Видно, этот выкрик показался пойманному «бесу» смешным — во всяком случае он разжал зубы, и зашелся хохотом, вдруг — стал выкрикивать скороговоркой:
— …«Ведь ты же Вэллас!» Громко пелось. Но наши гневные ряды На эльфах красные бразды Под это пенье оставляли И Вэлломира прославляли!..Это стремительно повторяющееся, крикливое пение, подхватила и вся вихрящаяся вокруг Угрюм рать — это пение стало разливаться и дальше, и вот оглушительно, наливаясь железными нервами, неслось уже и издали — казалось что и сам воздух трепетал, казалось — сейчас небо багровеющее не выдержит этого ора, обрушится на них. И в этих то воплях, принялась подниматься живая гора — она поднималась в сотни метров от Альфонсо, и составляли ее тысячи, вопящих эту дурашливую песенку тел. От неимоверного напряжения многие из них лопались, но, все-таки, оставались в общей массе, а вытекающая из них грязь служила своеобразной смазкой для других. Эта гора словно бы вытягивалась каким-то незримым великаном — в верхней ее части был трон, на котором сидел, намертво схваченный Вэлломир, а нижняя, расширяющаяся, по мере вознесения трона, беспрерывно трещала костями, и со сдавленным мученическим воплем, с хохотом — твердила и твердила эту песнь.
Тут, не менее сотни рук оплелись вокруг Угрюма, словно щупальца, поволокли и его к этой горе — вот уже стали поднимать; а Альфонсо все не выпускал выхваченного им беса: тот же надрываясь выкрикивал придуманную им песнь. Между тем, Угрюм уже был поднят метров на десять, и наездник стал перевешиваться в седле, полетел бы вниз, если бы руки не обхватили и его — вот с силой дернули его вывихнутую ногу — на этот раз боль затмила все, потемнело в глазах. А сквозь пение, прорывались еще и слова: «Ты же не можешь предстать перед нашим государем хромым! Мы всего лишь выправили твою ногу!» И тут, вместе с конем, стремительно поволокли его вверх — на этой высоте продувал леденящий ветер, а несущееся снизу пенье казалось приглушенным — словно бы из подо льда пробивалось оно.
Альфонсо оказался стоящим на маленькой площадке, перед троном, на котором сидел Вэлломир. Конечно, и площадка, и трон были живыми, плотно сплетенными; Вэлломир озирался горделиво, но во взгляде его было безумие — он все порывался что-то сказать, но губы дрожали, и только стон вырывался. Альфонсо никто не держал, и он стоял согнувшись под постоянным напором воющего ветра — Угрюм стоял рядом, и как всегда подобен был безучастному изваянию. Все это время, Альфонсо удерживал в руках «беса», а тот и не пытался вырваться, но все смеялся, все выкрикивал песнь.
— Ну, вот мы и встретились, братья! — вскрикнул Альфонсо.
— Ты, ничтожный, вовсе…
Но Альфонсо не дал ему договорить — он собрался, и вот, взобрался вместе с «бесом», на Угрюма — конь тут же прыгнул, оказался рядом с троном, и Альфонсо свободной рукой схватил Вэлломира — дернул с такой силой, что у того хрустнуло что-то в кости, он вскрикнул, зашипел какие-то проклятья. От рывка Альфонсо дрожь прошла по всей живой горе, которая поднималась уже не менее чем на сотню метров.
— Падаем! Падаем! Падаем! — продолжая хохотать, громко завизжал «бес», которого удерживал Альфонсо, и крик этот тут же был подхвачен — разнесся по всему бесовскому организму.
Действительно — живая гора начала кренится — заваливаться на эльфийский лагерь. Крен все увеличивался, и беспрерывно лопающиеся от перенапряжения тела брызгали грязью, продолжали хохотать, вопить это бесконечное: «Падаем!..» Альфонсо еще одним рывком попытался высвободить Вэлломира, однако, тут и его оплели руки. Воздух свистел, покрытая шатрами и эльфами земля приближалась…
А эльфы видели, как опускается на них эта живая махина. Кто-то успел отбежать в сторону, кто-то был погребен.
Альфонсо знал, что при такой скорости должен был бы разбиться, однако же — был уверен, что этого не произойдет; чувствовал, что иная судьба ему уготовано. Действительно — в последние мгновенье, падение ценой многих лопнувших было установлено, и он оказался перед живым троном, который стоял в нескольких шагах от шатров Гил-Гэлада и Келебримбера. Это падение словно клинком рассекло эльфийский лагерь, и теперь бились уже не по какой-то одной линии, а повсюду.
А Альфонсо вспомнил, что в одном из этих шатров находится его Нэдия, и вот, не выпуская «беса», и пытаясь стащить с трона Вэлломира, стал рваться туда — он хрипел: