Буря
Шрифт:
— Брат! Брат! Ты прости его — ведь ты перед ним тоже виноват! Ведь ты всегда презирал его, так часто словами унижал, больно делал!
— О, да-да! Так и есть! — с безумным криком один из Вэлласов, вцепился дрожащими пальцами в лицо Вэлломира, и с силой дернул оставил там несколько кровоточащих следов.
— Да что ж это?! — пронзительно выкрикнул, пытаясь куда-то вырваться Вэлломир. — Да придет ли кто-нибудь служить Мне Великому?! Растопчет ли кто-нибудь этих червей?!
— А-а-а! И сейчас насмехаешься?! Получи же!
На Великого обрушилось несколько сильных ударов, он сильно дернулся, вскрикнул, и пристально вглядывался в лик Альфонсо, беззвучно вопрошая у него: «Неужто
А кто-то из Вэлласов поспешил заверить:
— Это все еще цветочки! Сейчас ты за все поплатишься…
И вновь Альфонсо бросился, ища Нэдию — но этой мумии уже нигде не было видно — только выступали в кроваво-огненных отсветах, стремительно перемежались темные контуры, но только звон, да вопли: хохот, рев, стоны — неслись со всех сторон, сшибались в темном, вечернем воздухе незримыми волнами.
В те мгновенья, когда Вэлласы прекратили свое мнимое служение Вэлломиру, битва много ожесточилась. И раньше то каждый из них бросался, забывая о собственной жизни — и раньше целая сотня жертвовала собой, чтобы разорвать какого-нибудь эльфа — теперь они с хохотом прыгали на клинки, погребали эльфов и нуменорцев под живыми холмами. По всему обширному лагерю клокотало сраженье; и Гил-Гэлад, и Келебримбер, сражавшиеся с разных его сторон, порубившими за последние часы по несколько сот врагов — все-таки, не могли поверить, что — это все на самом деле; и тот и другой ждали мгновенье пробужденье. Нет, нет — это казалось совершенно немыслимые — соединенные армии людей эльфов, могла, казалось, не опасаться никакого врага, а тут, нежданно негаданно — какие-то, невесть откуда взявшиеся мертвецы, грозят перебить всех их. Да и откуда могло взяться такое их количество?! Неужто же все когда-либо жившие восстали из могил?!
Все эти часы Вэллиат и Маэглин разрубали плоть. Все эти часы они только и видели, что перекошенные яростным хохотом лица мертвых, да еще ту грязь, которая вырывалась из разрубленных тел. Ежели вначале они рубили с яростью, продвигаясь к какой-то неясной цели — даже и не задумываясь, что это за цель — да и вообще ни о чем не задумываясь, но одну лишь ярость испытывая.
Было отвращение к «бесам», потом — отвращение к тому, что они делают. В какое-то время, они даже стали кричать, моля, чтобы «бесы» остановились, чтобы только не было больше этих убийств. Конечно, за беспрерывным грохотом никто их не услышал, да и не могли Вэлласы остановится — ведь это была многотысячная толпа, и тех кто были спереди, подталкивали бессчетные ряды сзади.
— Довольно же! Довольно! — что было сил выкрикивали и Вэллиат и Маэглин.
Одна мучительная минута сменяла другая, и время, так незаметно летевшее сначала, теперь замедлилось, тянулось с какой-то невыносимой замедленностью. Наконец, им так жутко стало от свершаемых убийств, что Маэглин попытался отбросить клинки (казалось, уж лучше смерть принять, чем продолжать это безумие). Однако — этот черный клинок еще с самого начала стал продолжение его руки, и, вместо того, чтобы отлететь в сторону, разрубил еще одно хохочущее синее тело. Вэллиат на несколько мгновений остановился, и «бесы» просто переламывались об ту багровую сферу, которая его окружала. Но вот он завопил пронзительно: «Нет — не отымете вы у меня жизнь!» — и с еще большей, нежели с самого начала, яростью, бросился на Вэлласов, и рубил их так в течении нескольких минут, не чувствуя усталости — хотя такие удары мог наносить только могучий воитель…
Наступали сумерки, и им казалось, что и не было никогда никакой иной жизни, что всегда продирались они так вот, через вопящие болота, свершали что-то самим им отвратительное. Они забывали кто они, забывали человеческую речь, оставался только этот им самим отвратительный кровавый порыв. Они так устали от этого беспрерывного ужаса, что только и ждали, что кто-то придет, избавит их, или, по крайней мере, укажет дорогу к избавлению.
Они и сами не замечали, что идут — продираются через толпы, оставляя за собою изломанные завалы из тел, им казалось, что не существуют ни верха, ни низа, ни каких-либо сторон, что вся бесконечность заполнена этими обезумевшими телами.
А потом, в окружающем их багровом сиянии раскрылась площадка, вся наполненная исступленным, мученическим воплем. И сразу увидели они, что в центре этой площадки возвышается совершенно черный, гладкий камень, смертный холод от которого чувствовался и в нескольких шагах. На этом камне лежал Вэллас — не синий, полуразложившийся, а именно человек-Вэллас. У него была разодрана вся грудь, начиная от шеи, и до низа живота; плоть и ребра распадалась в стороны, и из этого проема стремительно выбирались бесы — они хватались за кровавые края, и тогда их ручки были еще совсем маленькими — сами они выпрыгивали не более пяти сантиметров в росте, но тут же вырастали до нормальных размеров, и спешили — кто на Маэглина и Вэллиата, кто к эльфийскому лагерю. А Вэллас был еще жив — это он наполнял воздух пронзительным, беспрерывным воплем — по судорожным дергающим движеньям, ломавших его тело, можно было понять, что он пытается вырваться, но не получалось даже пошевелиться.
— Да что ж это?! — вскрикнул Вэллиат — разрубая очередное тело.
Сыну Рэроса было тошно — до такой степени тошно, что сердце не желало биться, и только с болью в груди дергалось.
— Я знаю, знаю — это все ты, ворон черный!.. Все ты безумье творишь! Будь проклят!..
Его вопль подхватил Маэглин:
— Нет — ты только скажи, как вырваться к новой жизни?! Эй ты, всезнающий ворон — ответь, как мне счастье свое вновь найти…
Но никакого ответа им не было, так как, как раз в это время, ворон стоял перед эльфийкой Лэнией… И тогда и Маэглин и Вэллиат бросились к Вэлласу, глаза которого покраснели, были выпучены, но который все-таки увидел их и узнал, завопил не своим голосом, но воем духа века в леденящем ветре метавшемся:
— Нет от этой боли исхода! Мне так страшно! Невозможно к этому страданью привыкнуть! Да сколько же можно, так вот мучаться?!.. Зарубите меня! Не могу больше! В каждое мгновенье умираю, но жив еще… Жив! А-а-а!!!
Они склонились над ним, и с ужасом глядели на ту грязь, которая заполняла все его тело изнутри, которая клокотало, из которой вырывались руки все новые и новые. И вновь вопль:
— Убейте меня! Не могу! Не могу больше это мученье переносить! Я же с ума схожу!.. Помогите же мне, помогите, помогите!..
Вэллас — он был повсюду — он чувствовал безумную боль, и в тоже время ему хотелось потешаться. Он чувствовал леденящий холод, который насквозь прожигал его тело, и он видел, бесконечно растянувшуюся окрест грязево-снежную долину — он не понимал уже, где виденья, где явь — и весь эльфийский лагерь казался ему некой игрушкой, которой в приступе болезненного его бесовского безумия, хотелось изломать — он видел толпы эльфов и людей, и они казались ему нудно жужжащими, переползающими кусками грязи — он хотел их поглотить в себя, и двигался, встречая, впрочем, не малое сопротивление — в каждое мгновенье сотни клинков прорезались через его плоть, но он, не смотря на боль, мог еще разговаривать с Альфонсо и Вэлломиром, которые так же казались ему призраки, и время от времени, он набрасывался на них многорукими кусками своей плоти… А плоть погибала… погибала… тут же новая зарождалась.