Буря

Щербинин Дмитрий Владимирович

Напомним, что волею рока, попал он, к эльфам Ясного бора, и всколыхнул их, с помощью ворона, устроил так, что была похищена одна эльфийка и ее брат, а выведено все так, будто это, проходившие поблизости Цродграбы их похитили. Ему даже удалось войти в некоторое доверие к государю Тумбару — и это, несмотря на свой орочий облик. Напомним, что они преследовали Цродграбов и в горном ущелье, когда те, вслед за «мохнатыми», уходили под Серые горы. Вперед бежал сам государь Тумбар, рядом же с ним Сильнэм, однако — каменная глыба закрылась прямо перед ними, и они остались во тьме — хотя и не надолго. Эльфы достали изливающие серебристо-звездные светильники, и при этом свете, на небольшой площадке было устроено совещание.

Кое-кто предлагал повернуть теперь, вернуться в «милый, Ясный бор», но большинство, все-таки, стояли на том, чтобы продолжать преследование, говорили

при этом: «Да — пусть из-за двоих похищенных погибнет двести наших воинов, но наш народ никогда не бросал свои дочерей и сынов в беде — мы будем идти до последнего» — так и решили.

Глыбу привалили с иной стороны запором, и, чтобы проломить ее потребовалось бы много времени, однако — один из эльфийских кудесников положил свои вытянутые музыкальные пальцы на каменную толщу, прошептал несколько заклятий, и вот камень пошел трещинами, обратился в прах, который подхватил ветер, вознес призрачной колонной к небесам.

Вскоре, эльфы уже осматривали пещеру — довольно быстро нашли и проход в дальней ее части, и вышли к озеру с ледяной водой.

— Нет, мы не пойдем подгорной дорогой. — тут же решил государь Тумбар. — Мы не ведаем тех троп, а след этих дикарей будет нелегко найти…

На самом то деле, и на него, и на всех иных эльфов словно бы наваливались эти каменные своды, словно в клети чувствовали они себя в этом месте, и хотелось поскорее выйти под свет звезд, и вдохнуть хоть и морозного, но свежего воздуха. И они повернулись, поспешили выйти из пещеры.

Среди эльфов нашелся один проводник, которому доводилось, спасаясь от орочьих отрядов, переходить через Серые горы, он заявил, что верстах в двадцати к югу, есть совсем неприметный, и очень опасный перевал.

Эльфы уже собирались идти вслед за ним, как на плечо Тумбару уселся сокол — один из многочисленных их дозорных, и заявил:

— А не лучше ли прорваться через орочье царство? Ведь рабы восстали, было перебитое великое множество орков, а оставшиеся сидят, трясутся — у вас сильный отряд, вы можете прорваться через верхние уровни…

Никогда прежде, рассудительный Тумбар не согласился бы на такое — ведь понимал же он, что, как бы не были слабы и напуганы орки, все-таки, в своем железном доме, они могли перебить много непрошеных гостей — однако, пробудилась в нем жажда поскорее перейти через Серые горы, да еще и подвиг совершить…

Впрочем — я уж не стану описывать подробно, что у них еще было, как спорили они, но в, конце концов, решено было прорываться через орочье царство и пошли они не на юг, но на север. Они шли вдоль исходящей холодом каменной стены, и уже видели впереди кровавые, похожие на нарывы искорки — то светились вырубленные над вратами окошки — эльфы пригнулись, и почти слились со снежным пластом, остановились в полуверсте от ворот, и там Тумбар обратился к Сильнэму:

— Вот тебе еще одно задание, и проверка. Пройдешь ко вратам, и стучи, кричи, чтобы пустили тебя, что с важными ты сведеньями. Скажи, что принес известие от самого Верховного владыки — и они должны отрыть ворота, так как очень ждут таких известий.

Тогда Сильнэм кивнул беззвучно, и побежал к воротам — ему приятно было чувствовать власть над несколькими тысячами орков — он знал, сколь многое зависит от него, как на него надеяться, и в темной его душе происходила борьба — хотелось и эльфов выдать, и достичь вместе с ними тех, кто, по его мнению, был повинен в тех двадцати годах, которые он статуей простоял в Темном лесу — эта жажда отмщения им одержала, в конце концов верх, и он, подхватив какой-то камень, что было сил забарабанил им в железные створки. Ему долго не отвечали, но вот, метрах в трех от земли с тяжелым скрипом раскрылось маленькое окошечко, и, вместе с кровяным светом, вырвался оттуда и испуганный, грубый голос, который на орочьем спрашивал, кто пришел. Тут Сильнэм, без всякого удивления понял, что знает все эти слова — и сам закричал в ответ то, что требовалось — из него вырывалась истинно орочья, похожая на треск перемалываемых камней, речь.

— Помощь?! Помощь?! — рычал неведомый орк из окошко. — Наконец то помощь! Нам так нужна помощь! Где же она?!

Сильнэм объяснил, что ему поручено донести эту весть только до их правителя, и тогда створки с глухим рокотом стали раскрываться. И вновь охватило Сильнэма мучительное искушенье: вот сейчас протиснуться в приоткрывшуюся щель, рассказать про эльфов — потом и героя из себя вывести, пользоваться всякими благами.

Он так презирал эльфов! Он презирал их за то, что они жили в довольствии, дышали теплым воздухом, пели, веселились, в то время, как он страдал, сходил

с ума от одиночества — да много за что их презирал, и уже первые слова этого нового предательства вырвались из него, как увидел он в проеме ржаво-железные, выхваченные кровавым светом угловато-острые своды, и ненависть ко всему этому орочьему одержала верх, над всякой иной ненавистью — и столь сильна была эта темная ненависть, что он даже и роль свою не мог уж доиграть до конца: сразу же в этот проем и бросился, замахнулся на растерянных ждущих какого-то чуда орков — нанес исступленный удар. Потребовалась минута, чтобы лесные эльфы успели подбежать к створкам, в течении этой минуты Сильнэм беспрерывно крушил черепа, дробил кости, метался весь окровавленный, на демона похожий — орки понявши в чем дело, так же кидались на него с яростью, пытались прорваться к механизму, который закрывал врата. Однако, когда в залу ворвались первые эльфы — орки совершенно обезумели от ужаса, решили, что теперь то непременно ждет их погибель, и бросились во многочисленные железные проходы — они даже ятаганы отбрасывали, вопили о помиловании — но эльфы их и не преследовали — они строились боевыми порядками возле раскрывающихся все шире, вопящих от натуги врат. Один Сильнэм никак не мог остановится — он с исступленными воплями бежал вслед за отступающими, догонял то одного, то другого — с налета разбивал ему череп, делал еще могучий прыжок — еще одно убийство свершал. Так, не слыша окриков эльфов ворвался он в узкий железный коридор, а вскоре — в малую залу, всю заставленную громозкими железными конструкциями — в этой тесноте он был окружен орками, и там завязалась жуткая, кровавая схватка, которая продолжалась до тех пор, пока все бывшие там орки не были перерублены, а израненный, ничем не отличный от них не отличный Сильнэм, не повалился на эти тела…

Очнулся он через несколько часов, в полумраке, и тут же понял, что эльфы не смогли его найти, и уже далеко ушли. Он зарычал, заскрежетал клыками, и бросился, по коридору не ведая, куда он его выведет, не помня, даже, с какой стороны он прибежал.

Тишина охватывала эти обычно полнящиеся скрежетом, воплями и стонами железные проходы, и только гулкие одинокие шаги Сильнэма, да его тяжелое дыхание разносилось по ним. Вот ужасающе прямой коридор, вот разветвление, еще разветвление, заваленная железными кубами зала, еще коридор, еще разветвление… так тянулось долго-долго, и с ужасающим однообразием — все одно и тоже — все гнусное, глаза режущее. Один раз совершенно невыносимый, безумный вопль разорвался по коридорам, и все нарастал; казалось — вот сейчас некое жуткое чудище бросится на Сильнэма; однако — достигнув наивысшего предела, вопль оборвался, а эльф-орк, сам вскрикивая от ужаса, бросился к этому голосу, и его то нашел безошибочно — это был застенок, там, среди ужасающих, железных орудий, среди бессчетных приспособлений, сотворенных, чтобы медленно разрушать тела, вкованное в цепи, болталось тело настолько изувеченное, что уже невозможно было определить не только: человек это или эльф, но и к какому оно принадлежит полу — уже не было ни глаз, ни носа — все представляло какой-то вывороченный, спекшийся ком, но еще был рот, из которого стекала темная кровь, еще был голос — беспрерывно стонущий, надрывный, настолько мучительный, что хотелось быстрее повернуться, броситься прочь, позабыть этот кошмар.

Однако, Сильнэм не стал убегать, он подошел к Этому, и, понимая, что, ежели попытается снять его, так и умертвить может, потому и дотрагиваться до него не стал, но спрашивал уже без злобы, без презрения: «Кто ты?» — Он просто видел такого же страдальца как и он сам, вспоминал, как сходные, безумные мученья испытывал в Утумно — и вот жаждал узнать о нем побольше, даже и помочь ему хотел — было странное, давно позабытое чувство, от которого тепло разлилось в груди. И вновь тот же мучительный, неведомо кому принадлежащий голос — все-таки, Сильнэм смог разобрать надрывные слова:

— Они восстали… Что вам?.. Тайну?!.. Колдун… Какой колдун?!.. Нет колдуна!!! А-а-а!!! — он зашелся долгим воплем, забился в цепях — Сильнэм попытался его успокоить, сказать несколько успокаивающих слов, но страдалец забился еще сильнее, и, сквозь вопли его, прорывались слова. — Они восстали! Я ничего не знаю! А-а-а!!! Я в толпе бежал — ранили меня, отстал я заблудился! А-а-а!!! За что?!! А-а-а! А! А-аа!!! Убейте, убейте меня!.. О смерти молю! А-а-а!!!..

Все-таки, Сильнэм стал высвобождать это из цепей, и, чувствуя, какие муки причиняет, сам, от боли заскрежетал клыками. А потом он подхватил это, совсем ослабшее, трясущееся, кровью истекающее, и понес по железному коридору, часто спотыкаясь, приговаривая: