Буйный Терек. Книга 1
Шрифт:
— Чем хвораешь?
— Грудь болит и сердце тоже, — чувствуя, что проваливается в пропасть, тихо сказала Нюша.
— Пустяки. Поездка и свежий воздух вылечат тебя. Ну, а сердце у девок, — Голицын сильно подчеркнул последние слова, — болит обычно от распутства и любовных историй. Как ты об этом думаешь, Анна?
Прохор побледнел и замер от страха.
— Не знаю я этого, барин. У меня оно болит от хвори.
— Ты что — спорить со мной собираешься? — поднимая брови, перебил ее Голицын. — Забыла, кто ты, холопка? Пошла вон! И сейчас же готовься к отъезду!
— Не поеду я, барин, сил у меня нет, — тихо, но с такой отчаянной решимостью сказала Нюша, что Прохор почувствовал, как у него выступил холодный пот.
— Что ты сказала? Не поедешь? — переспросил Голицын, и в его округлившихся глазах была такая злоба, что Прохор не выдержал:
— Да что ты, девка, очумела, што ли! Вы не извольте гневаться, ваше сиятельство, поедет она. Да как же можно батюшке нашему, кормильцу, да такие слова выговаривать!
Но ни Голицын, ни девушка не слышали его. Князь, весь багровея и дергаясь, шагнул к ней.
— Не поедешь? — зловеще проговорил он, и жилы на его висках надулись.
— Нет, — упрямо и твердо сказала Нюша. — Я больная и отпустите меня со всеми дальше.
Она смотрела прямо в налившиеся кровью глаза Голицына. Перетрусивший Прохор видел, что в глазах девушки был не страх, не трепет перед барином, а холодная, нескрываемая ненависть и презрение к нему.
— Где квартирует Небольсин? — вдруг спросил Голицын.
— Не знаю, про кого и про что спрашиваете. — Нахмурив брови, Нюша в упор глядела на Голицына. Сердце ее словно провалилось куда-то, но ни взглядом, ни движением она не выдала себя.
— Знаешь! Где он?! — закричал князь. Ему было душно, и он судорожно расстегнул ворот рубахи.
Нюша молчала, но ее глаза с презрением смотрели на толстую багровую шею, на перекосившееся от злости лицо Голицына, и, чем он больше багровел, тем спокойнее становилась она.
«Дознались! Неужели кто донес? — пронеслось в ее голове. — Лишь бы ему, голубчику родному, чего не было».
— Прохор, — повернулся к камердинеру Голицын. — Отведешь сейчас эту шлюху в людскую. Прикажи от моего имени Агафону, Сергею и Мирошке, чтобы заперли эту дрянь в чулан или подвал какой и несли поочередно караул. Коляску отменяю. Утром посадить ее в телегу, в которой поедет повар в Грозную, — Голицын задумался, — и затем, когда вернемся в Екатериноградскую, обрить ей голову, выпороть пятьюдесятью розгами и в затрапезном платье вместе с челядью везти до Москвы. — Он сузил глаза и, глядя на девушку, продолжал: — Из театра вон, кормить наравне с кухонной челядью. Ну как, нравится тебе это?
— Нравится, лишь бы от вас подальше! — с ненавистью в глазах оказала Нюша.
— А там — в деревню, на скотный двор, и замуж за какого-нибудь черного хама!
— И это лучше, чем с вами!
Прохор даже закрыл глаза.
— Давно с ним спуталась? — с презрительной усмешкой спросил Голицын.
Нюша невидящим взором посмотрела поверх князя и тихо, счастливо чему-то улыбнулась.
— Я тебя спрашиваю, дрянь, давно спуталась с ним? — задыхаясь от гнева, выкрикнул князь.
— Спуталась я с тобой, а его… — Нюша глубоко и радостно вздохнула: — А его люблю!
Голицын коротко и насмешливо засмеялся.
— Распустила язык, дура, молчи, не гневи барина, забыла, что его крепостная, — забормотал Прохор.
— Я теперь не крепостная и не холопка. Я теперь своя, никому не принадлежу!
— Дур-ра! — сокрушенно сказал камердинер. — Вы не обращайте, ваше сиятельство, на нее внимания! Она вроде как ума лишилась, смотри-ка чего мелет! — развел руками Прохор.
— Вы не слушайте его, барин, я как раз сейчас в полном своем уме и рассудке, ничего не боюсь и никого не страшусь. Час назад я боялась всего и могла от страху рехнуться, ну, а теперь я ничья, своя, одному только богу подчиненная!
— Нет, не богу, а мне, я твой барин, твой хозяин и повелитель, мужичка, холопка, дрянь! И я еще сегодня же покажу тебе, шлюха! Ты думаешь, что ежели я приблизил тебя к себе, то поднял тебя от них, — он ткнул пальцем в Прохора. — Нет, это была моя прихоть, моя блажь, а ты как была холопкой, так такой и осталась.
— Да, люблю его, чистого, доброго, хорошего, спаси его бог, а тебя, душегуб, антихрист, проклинаю!
— Довольно! Монологи из Федры или Лира читаешь, мужицкая Тальони! Веди ее, Прохор, да крепче запереть под замок! — в ярости закричал Голицын.
— Ну, ты, девка, иди, иди отседа, пока худа не вышло, — подталкивал Нюшу Прохор. — Моли бога, чтобы барин простил окаянную. Ну, иди, иди!
— Пошел прочь, иуда! Уйди с дороги, а то сейчас и тебе и ему конец будет! — с силой оттолкнув Прохора и хватая со стола бритву, таким решительным и отчаянным голосом крикнула Нюша, что и камердинер и князь поняли, что с ней сейчас шутки плохи.
— Да что, господи, очумела, что ли, девка, да как это можно? — крестясь и отскакивая от нее в сторону, забормотал перепуганный насмерть Прохор.
Голицын в изумлении смотрел на Нюшу и не узнавал эту всегда робкую, тихую и застенчивую девушку. Перед ним стояла гордая, независимая, похожая на разгневанную Медею женщина, с холодной ненавистью смотревшая на него. Он растерялся и отступил назад.
— Иди вон! — негромко сказал он.
— Прощай, душегуб, пусть отплатится тебе мое горе! — И, швырнув к ногам оцепеневшего князя зазвеневшую бритву, Нюша выбежала из комнаты.
Прохор дрожащими пальцами поднял бритву и торопливо положил ее в кожаный несессер.
Голицын отер лицо платком и, глядя вслед девушке, молчал.
— Разрешите, батюшка барин, идти, под арест ее, сучку поганую, садить? — услышал он возле себя торопливый шепот Прохора.
Голицын недоумевающим взглядом посмотрел на камердинера, еще раз отер лицо платком и затем со всего размаху ударил Прохора. Прохор сморщился, дернул головой вправо и влево, а барин, не переставая бить его по щекам, со злобой кричал: