Буйный Терек. Книга 1
Шрифт:
Часов в десять ночи камердинер, раздевая барина, сказал:
— Ваше сиятельство, Не извольте серчать, по всей станице искали, где остановился их благородие поручик, никак не выяснили.
— Какой поручик? — зевая, опросил Голицын.
— Небольсин, как изволили приказать.
Голицын вспомнил.
— Как же это так? Не иголка же, чтобы затеряться в этой станице! — Он задумался и как бы нехотя процедил сквозь зубы: — Что делают девушки? — Кто что, ваше сиятельство, одни спать улеглись, которые ложатся, а двоих я с улицы в дом пригнал.
— Кого ж это?
— Да Нюшеньку с Машкой Коноплевой, что в амурах играет.
— Это толстую Марию? — уже лежа в постели, поинтересовался Голицын.
— Именно так, ваше сиятельство. Ее самую.
— Чего ж это они на ночь глядя на улице делали?
— Казачата с девками песни играли, говорят, слухали, — неопределенно сказал Прохор. Князь почувствовал какую-то новую интонацию в его голосе.
— Что хочешь сказать? Говори! — приказал он.
— Ничего серьезного, ваше сиятельство, так, навроде пустой думки, однако доложить вам должон.
— Говори.
— Мне девка из театера, Зюрина Донька, та, что данс вдвоем пляшет…
— Ну! — не сводя с него взгляда, тихо произнес Голицын.
— …быдто они, то есть Нюша и Коноплева Машка, в ту ночь, в этом самом селе, — пугаясь князя и путаясь в словах, забормотал камердинер.
— Каком селе? — еще тише, холодно спросил Голицын.
— В той, значит, станице казацкой, где ливень этот самый был…
— В Шелкозаводской?
— Точно, в ней самой, ваше сиятельство.
— Ну и что? — спокойно спросил Голицын, выжидательно глядя на камердинера.
Прохор замялся и с отчаянием проговорил:
— Так там, значит, эти вон самые Нюша и Машка ночевали не вместе со всеми ахтерками, в общей, а в другой, хозяйкиной избе…
— Почему?
— Вроде как мала первая хата была, тесно всем было, и хозяйка их двоих увела к себе.
— Что ж еще говорит эта Донька?
— Больше ничего, ваше сиятельство.
— А ты что думаешь?
— Всякое, ваше сиятельство. Может, и вправду тесно было…
— А может… — испытующе глядя на него, сказал князь.
— Все может случиться, батюшка барин. Ведь бабы навроде сук, извините за такое слово. Им мной велено было всем в одном месте ночевать, никуда врозь не отлучаться.
— Кто караулил их?
— Агафон, он там и ночевал с ими. Он, ваше сиятельство, божился, что никого там, окромя бабы-казачки, не было. Сам он туда раза три за ночь ходил.
— Он дурак, твой Агафон!
— Так точно, это истинно так! Чистый Бык, что головой, что силой, — поддакнул Прохор.
Голицын не отвечал. Он задумался, перебирая в голове все, что услышал от камердинера.
Хотя Небольсин и был где-то тут же, Голицыну даже смешным казалось подозревать его. Но вместе с тем, зачем Нюша ночевала в стороне от других? Для чего в чужой станице она до десяти часов ночи бродит по незнакомой улице с этой Машкой?
— Что еще сказала Донька?
— Ничего, батюшка князь… перепужалась только и все твердит: «Нюша — девка добрая, честная, ни в чем не повинная…»
— Ты, старый болван, распустил их, вот в чем дело. Смотри у меня, а то я за тебя возьмусь, тогда только и будет порядок, когда выпорю тебя за всех сразу.
— Барская воля, ваше сиятельство. Наказуйте, коли в чем провинился, однако служу вам, видит бог, как надо, — униженно кланяясь, скороговоркой заговорил Прохор.
— Пошел вон! Спать только помешал, скотина! — Голицын снова натянул одеяло.
Прохор, довольный таким благополучным концом, потушил свечу и на цыпочках вышел из комнаты.
Утром, брея князя, Прохор говорил:
— Как было велено, всю ночь проверял ахтерок. Все до одной были при доме, никто не отлучался, и никто не заходил к девкам.
Голицын апатично слушал его.
— А насчет вашего отъезда, батюшка барин, так разговоров нету. Понимают, что по цареву приказу это делается. Извольте надуть щеку, ваше сиятельство, я тута бритвочкой пройдусь, — осторожно водя бритвою возле уха Голицына, продолжал Прохор.
— Коляска на завтра приготовлена? — надувая намыленные щеки, спросил Голицын.
— Точно так-с. Матвей моет ее с дороги, к вечеру будет в аккурате.
— Повару указал, что готовить на обед и в дорогу?
— Цыплят с картофелем, суп с лапшой и кисель из вишни. В дорогу, ваше сиятельство, опять же цыплят да холодной баранины и фруктов. И, конечно, вина.
Голицын осторожно кивнул головой.
— Насчет поручика опять ничего не известно. Тут он, в станице, да где жительствует — никто толком не ведает. И сам спрятался, и людей его не видать, — продолжая брить князя, рассказывал Прохор.
Когда он добрил щеку, Голицын с неудовольствием сказал:
— Как это не могут узнать? Плохо ищут!
— Не извольте гневаться, ваше сиятельство, ввечеру узнаем.
— А как Анна… как держится, узнав, что без меня едет дальше? — перебил Прохора Голицын.
Сбитый с толку, не зная, что отвечать, камердинер на всякий случай осторожно сказал:
— Да вроде никак, ваше сиятельство… Ничего не заметно.
Голицын стер со щеки пену, внимательно оглядел лицо в зеркало: