Буйный Терек. Книга 1
Шрифт:
— А из Грозной?
— Донесение генерала фон Краббе, два письма, сводки от начальников дистанций, а также рапорт генерала Вельяминова второго об очищении крепости Внезапной от гражданского населения и лишнего люду.
Ермолов налил воды в стакан, выпил, вытер со лба платком пот и затем, как бы теперь только вспомнив о Чекалове, взглянул на него.
— А-а, да… прошу вас, Отто Карлович, — обратился он к фон Ховену.
Губернатор неловко повернулся в кресле и негромко сказал:
— Андрей Андреич, тут на вас имеется дело…
— Дело? — поднимая брови, недоуменно переспросил Чекалов.
— Да, и даже не одно, а несколько, и очень неприятных, — все так же неопределенно продолжал Ховен.
— Преступных, подлых и грязных! — резко сказал Ермолов, вставая. Он вплотную подошел к оцепеневшему Чекалову. — Таких, за которые, сударь мой, и морды бьют и в Сибирь ссылают!
— Не-не понимаю… — слабым, упавшим голосом начал было Чекалов.
— Полно ребячиться! Вот они, двадцать три документа о взятках, преступлениях по службе, вымогательствах, превышениях власти, искусственно созданных делах, неправедном суде. Вот она — бумага от двадцати двух самых знатных дворян Грузии, с которых вы требовали взятки.
— И часть получить успели, — холодно вставил Вельяминов.
Чекалов побелел, широко открыв рот и поводя глазами по сторонам.
— Блаженной памяти император Александр Павлович простил, помиловал и вернул из ссылки дворян, а статский советник Чекалов не согласен с императором и спустя восемь лет после монаршей милости требует денег с них и устрашает дворян новой опалой и ссылкой! — произнес Ермолов, снова вплотную подходя к Чекалову.
— Позор! Подавайте немедленно в отставку! — багровея, вдруг сказал Вельяминов. — Вы достаточно опозорили и нас, и русское правосудие в этом крае! Немедленно подайте рапорт об увольнении со службы и через три дня выезжайте в Россию.
— Ваше превосходительство, — поднимая руки кверху и глядя на фон Ховена, взмолился Чекалов, — ваше превосходительство, скажите же хоть слово в мою защиту, вы же знаете, сколь неповинен я в приписанных мне преступных деяниях!
— Удивляюсь, Андрей Андреич, как у вас поворачивается язык говорить о защите вашей поистине преступной особы. Вы грязный и презренный человек, осрамивший и нас, и нашу коронную службу в здешних местах! — с негодованием воскликнул губернатор. — Ведь жители края, когда хотят сравнить последнего вора-лихоимца с кем-либо, называют ваше имя. Позор! Только намедни подали мне записки от купеческого головы Тифлиса, всеми уважаемого господина Питоева о том, как вы неправосудно и закону наперекор обложили налогами и поборами купцов, кои отказались дать вам взятку…
— Клевета и обман, ваше превосходительство… наветы на меня!
— Молчите, бессовестный вы человек, — вскипел фон Ховен, — если бы не стыд и боязнь опозорить нашу, лишь недавно введенную в этот край российскую власть, вас следовало бы заковать в кандалы и посадить вместе с разбойниками в тюрьму…
— А сие еще не поздно, — отпивая глоток воды, сказал Ермолов. — Я чаю, лучшим оправданием чести и бескорыстия нас с вами, Отто Карлович, и есть немедленное арестование и заключение в тюрьму сего подлеца! — Он ткнул пальцем в побелевшего Чекалова. — Азиатские народы верят только в силу и уважают власть тогда, когда она беспощадна и справедлива. Эту меру следует употребить сегодня же. Отдайте под суд статского советника Чекалова, войдите об этом немедля отношением ко мне!
— Помилуйте, ваше высокопревосходительство, не погубите! Корысть, бедность проклятая одолела… век богу буду молиться, простите, господа! — обводя присутствующих глазами, умолял Чекалов.
— «Генерал», хорош гусь, солдата, защитника родины, который не сегодня-завтра будет грудью защищать нас, по щекам хлещет, хлобыщет до крови, и за что? — Ермолов с ненавистью глядел на перекосившееся от страха лицо Чекалова. — За то, что его, чинодрала и и взяточника, «превосходительством» не назвал! Дрянь, вор, прохвост! — уже во весь голос кричал разъяренный Ермолов. — В тюрьму, взять подлеца под стражу!
За дверью стихло. Присутствующие в приемной замерли, прислушиваясь к громовым раскатам разъяренного ермоловского голоса.
— Ва… ваше высокопревосходительство… не погубите, виноват, грешен, явите отеческую милость, — трясясь и хватая руку Ермолова, лепетал Чекалов.
— Прочь! — рявкнул Ермолов, вырывая руку, которую пытался облобызать Чекалов. — Снисходя лишь к просьбе почтенного Отто Карловича, не отдаю под суд… позорить не хочу русское имя… — Он подошел к Чекалову. — В два дни сдать дела преемнику и вон отсюда… чтобы через неделю вашего поганого духа не было в здешнем краю!
— Благодарю… бога стану молить за ваше высокопревосходительство, — бормотал Чекалов, униженно кланяясь и отступая назад. Его глаза принимали осмысленный блеск, лицо, еще искаженное страхом, просветлело. — И явите еще одну божескую милость, — униженно сказал он, — разрешите остаться на месяц в городе для приведения в порядок личных дел…
— Сегодня какой день? — не отвечая ему, спросил Вельяминова Ермолов.
— Четверг, Алексей Петрович.
— Ежели к пятнице той недели не исчезнете из Тифлиса, прикажу казакам гнать плетьми пешком до Мцхеты. Понял, сударь?
— Так точно! Через неделю уеду, — поспешно ответил Чекалов.
— На ваше место временно назначен коллежский советник Павлов. Сегодня же начните сдавать ему дела, — сухо сказал Ховен.
— Слушаюсь… Мне можно идти?
— Идите! — разрешил Вельяминов, видя, как Ермолов одними губами очень выразительно и нецензурно высказался по адресу Чекалова.
Статский советник исчез в дверях.
— И с такой дрянью мы начинаем управление всем этим обширным краем! — покачал головой Вельяминов.