Былое и книги
Шрифт:
«“Век заедать, век заживать чужой…” // В словах звучит укор, и гнев, и совесть. // Нет, не словарь лежит передо мной, // А древняя рассыпанная повесть». Перед нами же повесть новейшая, и нет повести печальнее на свете. Ибо в ее словах не звучит ничего человеческого. Искусству нечего делать с этими словами, а тех, кто ими пользуется, нельзя и близко подпускать к литературе. Но им с их креативностью хочется именно туда. И это уже мы должны сказать им спасибо, что они нас к миру книг пока еще подпускают. Поэтому прочтите словарь Юлии Щербининой от начала до конца – врага нужно знать в лицо.
Людей можно распознавать не только по делам, но и по словам. Блатной жаргон всякую вещь низводит к ее низшей функции, и если, скажем, называть ноги подставками, то выражение «легконогий» сделается уже невозможным. И даже о хавке не удастся высказаться сколько-нибудь возвышенно. А вот о чем и как можно
«Жаргоны при всей их жесткости, ироничности, саркастичности, даже циничности – это все-таки “теплые”, “уютные” миры, “антропокосмы”, согретые человеком, его разнообразными эмоциями по отношению к вещам мира.
Совершенно иная картина наблюдается в бизнес-жаргоне. Данный тип жаргона (социолекта, микролекта) можно условно назвать лектом параноидального типа. Доход, прибыль – это “одна, но пламенная страсть”, которая по сути превращается в навязчивую идею».
«Бизнес-сленг не знает полутонов. “Либо ты, либо тебя”. В этой установке есть что-то глубоко архаическое, животное». Жаргон русского капитализма (ЖРК) и переполнен «зоонимами». Бандерлоги – сотрудники низшего звена, бараны – пассивные участники рынка, бычок на мясо – компания, предназначенная для продажи, гризли – фракция «Единая Россия», дятел – иностранный менеджер в российской компании, заяц – должностное лицо, вымогающее взятку (почему не тигр, не пиявка?..), кабан – крупный клиент, планктон – рядовые сотрудники офиса, шакалы – рядовые офисные менеджеры, хомяк – небогатый клиент…
В отношениях с клиентами – кабанами и хомяками – и доминирует образ охоты, охотника, а шикарнее хантера, который стремится «захантить» всякую крупную и мелкую дичь. Если же попытаться «захантить» в словаре «лексемы», в которых звучали бы пусть не какая-нибудь жалкая нежность, в жаргонах этого не бывает, разве что в сообществе молодых мам, но хотя бы укор, или гнев, или совесть, то я и этого не уловил. Ведь укор и гнев возможны только там, где есть совесть – ощущение отхода от некоего идеала. А где царит чистейший прагматизм, там и возмущаться нечем: нет норм – нет и отклонений.
Забавные словечки, правда, есть: АБВГДЕЙКА – фиктивная фирма, АДСКИЙ – крайне положительный, АНГЕЛ – инвестор, вкладывающийся в рискованные проекты, АНДРОИД – негибкий человек, АРБУЗ (еврюков, они же евро) – миллиард, АУТЕЦ – отрицательная характеристика какой-то ситуации, БАБУШКИ – миноритарные акционеры, БАКИНСКИЕ – доллары США, БИЗНЮКИ и БИЗНЮЧКИ – деловые господа и дамы, БИЮХА – любая бизнес-единица, БОДАЛОВО – конкурентная борьба, БОССАНОВА – новый босс женского пола, БРЕНДЕЦ – неудачный бренд, БУЛЬОНКА – драгметаллы, ВАЛЯ – стоимость, ВЗЯТЬ ЗА ФАБЕРЖЕ – взять под жесткий контроль, ВИПОВАТЬ – проводить время с важными персонами, ВЫПЬ – вип-персона, ВЫХЕРКА – правка сметы, ГАГАРИН – зиц-председатель, ГАДАЛКИНГ – консалтинг, ГЕНА – гендиректор, ГЕРАКЛ – В. В. Геращенко, ГЕРЦЕН – имитатор интеллектуальности, ГНЕЗДО – Государственная дума, ГОРОСКОП – перспективный план, ГОСТИНЕЦ – взятка, ГРИНОКОС – пора, благоприятная для операций с долларами США, ГУЩА – основное содержание рекламного текста, ДИВЫ – дивиденды, ДИРПОПЕР – директор по персоналу, ЕБАНКИНГ – электронные банковские услуги…
Так можно дойти до «ХОДОРА СТРОИТЬ – притворяться искренним и смелым», до «ХЭППИБЁЗДНИКА – дня рождения», до «ЦЕЗАРЯ – мастера делать несколько дел сразу», до «ЧЛЕНОПАЛА – члена Общественной палаты», до «ШТУЦЕРА – тысячи», до «ЩИПКИ – мелких незаконных заработков», до «ЭКОНОМИКИ – пустопорожних рассуждений», до «ЭРЕКЦИИ» в смысле реакции, до «ЮРИКА» в смысле юриста, до «ЯРДА» в смысле миллиарда – и не найти ни единого словечка, выражающего что-либо помимо агрессии и пренебрежения. Зато всей своей массой они выражают, быть может, наиболее точным образом скрытую натуру капиталиста. Не русского, современного, но капиталиста вообще, человека, главной целью которого являются деньги.
Таких людей, мне кажется, в природе не бывает, каждый человек помимо всего стремится еще и ощущать себя красивым, но если мерой красоты становятся деньги, а не умение блистать щедростью, пышностью и хорошим вкусом, как это бывало в удачные аристократические эпохи, то есть когда деньги из средства становятся целью, тогда и капитализм делается бесплодным.
Хотя я давно подозреваю, что бесплодны все «измы» – Ньютона породил не капитализм, а Шекспира не феодализм, равно как Перельмана не социализм, а Пифагора не рабовладельческий строй, – все высокое в этом мире порождается вечным человеческим стремлением к красоте и пониманию, и главным конфликтом мне давно уже представляется не конфликт труда и капитала и не конфликт государства и личности, но конфликт жлобства и аристократизма (разумеется, не сословного, а духовного). И как капитал, так и государство могут сделаться орудием как аристократов, так и жлобов, и как государство, так и капитал могут то использовать аристократов духа в каких-то великих проектах, то, наоборот, душить их. Любая партия и любой лозунг тоже в конце концов превращаются в орудие жлобства, а потому самый надежный путь – это путь эстетического сопротивления: становиться на сторону красивого и отвращаться от безобразного, кто бы его ни творил – власть или оппозиция, капиталисты или социалисты.
Неуправляемый термояд
«Три цвета знамени» Анджея Иконникова-Галицкого (М., 2014) вобрали в себя множество исторических источников – не более, впрочем, достоверных, чем любые творения человеческого духа, не умеющего творить без цели, то есть без подтасовки, – я хочу лишь сказать, что они вполне отвечают всем требованиям исторической солидности, обладая при этом серьезной публицистической новизной. Чего добиться очень нелегко, когда речь идет о таких, можно сказать, попсовых фигурах, как Каледин (с ударением, оказывается, на «и»), Корнилов, Врангель, Слащев, увековеченный Булгаковым в образе Хлудова, Тухачевский, Шкуро, Буденный, Унгерн, Чапаев, Котовский, да и о Каменеве (не о том, который Зиновьев), о Муравьеве, Бонч-Бруевиче, Май-Маевском, Снесареве, Балаховиче мало-мальски образованный читатель тоже кое-что слышал. И даже знает, кто из них был за красных, а кто за белых. И все-таки, разглядев вождей русской смуты крупным планом, он может додуматься до той смутьянской мысли, что в Гражданской войне, как и во всякой другой, каждый сражается не за белых, не за красных, не за коричневых и не за голубых, но за самого себя. Ибо цели, интересы, мотивы бывают только у отдельных личностей, а то, что мы называем национальными, классовыми, партийными, корпоративными интересами, суть не более чем интересы отдельных персонажей, принимающих близко к сердцу (или изображающих эту близость) судьбу того или иного общественного целого. При этом даже самые наибескорыстнейшие из них все равно при этом служат собственным потребностям, только в отличие от корыстолюбцев не материальным, но психологическим. Подозреваю, что когда психологическая история, история личностей, а не социальных групп, будет разработана сколько-нибудь основательно, то выяснится, что стремление человека ощущать себя красивым и значительным, даже в каком-то иносказательном смысле бессмертным, является куда более существенной исторической силой, чем все производительные силы вместе с рыночными отношениями.
Ну а поскольку человеку, этой персти земной, дано быть красивым и бессмертным только в чьих-то грезах, начиная с собственных, то и получается, что история не столько борьба классов, сколько состязание грез, и побеждает та из них, в которой наиболее сильная часть народа почувствует себя наиболее красивой.
И генералы, аристократы, показывает Иконников-Галицкий, наиболее значительными ощущали себя там, где их генеральство и аристократизм признавались. Поэтому генерал мог обрести приемлемое для его достоинства место на высоком командном посту как у белых, так и у красных только в том случае, если его титул для него был менее значим, чем армейский чин. Поэтому не чуждому позе храбрецу и красавцу барону Врангелю с его семисотлетней родословной найти себя в качестве краскома было все-таки гораздо труднее, чем службисту Деникину: «Самым внешним обликом своим, мало красочным, обыденным, он напоминал среднего обывателя… Сохранил многие характерные черты своей среды – провинциальной, мелкобуржуазной, с либеральным оттенком», – Врангель о Деникине. Тот и на посту главнокомандующего летом ходил в теплой черкеске, дабы прикрыть изорвавшиеся штаны. Зато на Германской, переходя из штаба в строй, не прикрывался высокими словами: «Там, смотришь, боишко, чинишко, орденишко!» Прямо грибоедовский тип с крестишками и местечками…
Похоже, он и отправился туда, где еще сохранялся солдатский строй, где рядовые отдавали офицерам честь, а не ставили их приказы на голосование. А если бы судьба на какое-то время отставила его от дел, от выбора, возможно, он и взялся бы строить новую армию, как это сделал, скажем, генерал Бонч-Бруевич: «Россия как никогда нуждается теперь в мощной армии», национальные грезы всегда оказываются сильнее идеологических, ибо связывают человека с наиболее долговечным общественным целым. Большевикам, как и всем нашим авторитарным властям, сильно помогла заграница, иностранная интервенция.