Царь Дмитрий - самозванец
Шрифт:
Избрание же Шуйского на царство представлялось как единодушное решение Земского Собора, состоящего из посланцев всех земель Русских, то-то, наверно, удивлялся народ в этих землях, впервые из этих грамот узнавший о новом царе.
О том, что венчал Шуйского на царство Патриарх Всея Руси, можно даже и не говорить.
Верхом же бесстыдства Шуйского была канонизация Димитрия, точнее говоря, отрока, в Угличе погибшего. Народ русский, признаемся, не всегда достаточно чтит священнослужителей, но к святым относится с трепетом и любовью, обращается к ним с мольбами о защите и помощи, каждый почитает не то что священной обязанностью, но жизненной необходимостью хоть раз в год сходить на богомолье и прикоснуться к мощам любимого святого. Вот и подумал Шуйский, что если уж русский человек, искренне уверовав, поклонится мощам Святого Димитрия, то никогда не встанет под знамена человека, именующего себя истинным Димитрием. То, как все это происходило, я вам описывать не буду, чтобы даже движением руки с зажатым в ней пером не участвовать в этом святотатстве.
Весь ужас положения был в том, что и с другой стороны исходила тоже ложь. Я ведь не рассказывал ничего о действиях сторонников Димитрия вовсе не потому, что хотел заинтриговать или оставить самое важное и интересное на сладкое. Я действительно не придавал их действиям никакого значения. Для меня все просто было: идет Димитрий во главе рати — это война священная во имя восстановления справедливости, ее надо приветствовать и с трепетом душевным ожидать ее счастливого завершения; нет Димитрия — это простой бунт, шайки разбойников должны быть разбиты, а пойманные бунтовщики наказаны в соответствии с законом, то есть повешены. Пока что я видел только бунт, а обо всех русских бунтах рассказывать — бумаги не хватит.
Хотя поначалу все было неясно, и эта неясность питала надежду. Народ московский после переворота недолго пребывал в затворничестве и молчании. Конечно, слухи о чудесном спасении Димитрия появились еще до официального сообщения о его гибели, но не прошло и недели, как слухи были подкреплены подметными письмами, которые по ночам при-
колачивали к воротам боярских домов. Письма были составлены от имени Димитрия, но я-то понимал, что Димитрий здесь ни при чем, вероятно, это начали действовать его клевреты, быть может, те же Романовы. Возбужденный письмами и тайными лазутчиками народ уже на восьмой день после переворота приступил к Кремлю и стал громко требовать у бояр ответа, почему убит государь. Но стоило князю Мстиславскому только выговорить слово «самозванец», как в него полетели загодя принесенные камни и над Красной площадью раздался клич: «Да здравствует истинный царь Димитрий Иванович!» Еще через неделю появились новые подметные письма с якобы указом Димитрия, в котором царь отдавал дворы из-менников-бояр своим верным москвичам. Народ с готовностью приступил к исполнению указа, боярские подворья были спасены от полного разорения и разграбления только подоспевшими стрельцами.
Другие города русские ненамного отстали от Москвы. Стоило князю Григорию Шаховскому прибыть к месту назначения, как восстал Путивль, вскоре к нему присоединились Чернигов, Стародуб, Новгород-Северский, Моравск, Белгород, Борисов, Оскол, Кромы, Дивны, Елец — право, проще было написать, что взбунтовался весь юг и запад без изъятия. История первого похода Димитрия повторялась полностью. Вновь из Путивля полетели грамоты Димитрия, призывающие к восстановлению его законной власти. Это были уже не подметные письма, на них красовалась большая красная печать, хорошо знакомая любому дьяку и любому наместнику в государстве. Печать была, действительно, Димитриева, ее не подделать, вот только тексты были не его. Он всегда подобные воззвания, да и большинство указов сам писал, я его манеру хорошо знал и подделку легко разглядел.
Уже собралась рать и, оснастившись знатно припасами воинскими, собранными Димитрием около Ельца, двинулась к Москве. Но предводительствовал ратью не Димитрий, а какой-то безвестный холоп Болотников. В то жаркое и ветреное лето, казалось, сама природа способствовала распространению пожара бунта. В земле Рязанской восстал вечный смутьян и верный прислужник романовский Прокопий Ляпунов с братьями, Орел, Мценск, Тула, Калуга и Кашира широко распахнули ворота перед ратью Димитриевой, Вязьма, Ржев, Дорогобуж, Старица винились перед Димитрием за измену невольную. И таков был напор этой рати, что не устояли перед ним войска царские во главе с воеводами главными, князьями Федором Мстиславским и Дмитрием Шуйским, были они нещадно биты у села Троицкого, что всего в пятидесяти верстах от Москвы, и с позором бежали.
Пять месяцев прошло со дня свержения Димитрия, а рать его уже стояла в селе Коломенском. И летели в Москву грамоты, в которых всем людям московским объявлялось, что царь Василий низложен, Димитрий вновь на престоле и требует их новой присяги, что война кончилась и наступает царство милосердия.
Рать была, грамоты были, Димитрия не было! Одно его появление решило бы исход дела, но он так и не появился. Да я уже и не ждал.
А без Димитрия поход превратился в бунт, который должен был быть разбит, он и был разбит. Решающий удар нанес сам Василий Шуйский, он сделал то, чего не рискнул сделать в свое время царь Борис, — препоясался мечом, сел на коня и во главе рати двинулся на бунтовщиков. И победил, подтверждая мои слова о любви ратников к царям, даже таким, как Шуйский.
Но это уже много позже случилось, следующим летом, меня тогда в Москве не было. Но прежде чем перейти к рассказу о скорбных событиях в моей жизни, я вам еще одну историю поведаю, потому что она укрепляет мою мысль о всеобщем царстве лжи.
Впрочем, началась эта история еще в царствование Димитрия. Донесли нам, что в низовьях Волги объявился вдруг какой-то царевич Петр, который называл себя сыном святого царя Федора. Вокруг него сплотилась шайка в три или четыре тысячи волжских и терских казаков, которая шалила на Волге, грабя купцов и нанося тем немалый вред торговле нашей. Димитрий же, вместо того чтобы приказать примерно наказать разбойников, вдруг послал самозванцу грамоту со словами миролюбивыми, призывая его прекратить разбой и прибыть в Москву вместе со всем своим войском, обещал Димитрий его пожаловать, казакам вины их забыть, а умелых да смелых взять на службу царскую.
— Понимаю, что никакой он не сын царский, — смеясь, от-ветилДимитрий на мой недоуменный вопрос, — но уж больно хочется посмотреть на названого братца или кем он там мне приходится. Никогда не видел самозванцев!
Признаюсь, и мне было очень любопытно. Самозванцев на Руси отродясь не было, не то что в семействе великокняжеском, ной среди простых людей. Никому в голову не приходило назваться чужим именем — грех это великий!
Что удивительно, самозваный царевич откликнулся на призыв Димитрия и вместе со всей шайкой своей смирно двинулся к Москве. Но не успел дойти, как переворот случился. Во время бунта он соединился с Болотниковым, который в тщетной надежде дождаться самого Димитрия выставлял сего Петра как знамя. Вместе они потерпели последнее поражение, и самозваный царевич был повешен в Москве на воротах Серпуховской заставы в назидание другим самозванцам.
Но самозванцы не переводились и появлялись в самых разных городах русских. Сколько же их было: царевичи Иван, опять же Петр, Федор, Семен, Василий, Гаврила, Август, Ерофей, Клементий, Савелий и — надо же такое удумать! — Мартын. Но я твердо верю в страх людей пред Господом и поэтому полагаю, что далеко не все они были самозванцами. То есть царевичами они, конечно, не были, но о своем происхождении могли говорить истинную правду. Кроме первого Петра, все остальные назывались сыновьями и внуками царя Симеона, а это, как мы понимаем, было весьма возможным.
Надежда на возвращение Димитрия горела во мне только в первые недели, но потоки лжи, льющиеся с обеих сторон, быстро загасили этот огонь. Я потерял всякий интерес к исходу
разгорающейся войны, ибо сражение лжи с кривдой не может родить правду. Я задыхался в Кремле, где сам воздух сгустился от потоков лжи, испарений вероломства, миазмов предательства, потного запаха страха, тлена душ человеческих. Посоветовавшись с княгинюшкой, я решил покинуть Москву, быть может, навсегда.
Одно последнее дело удерживало меня — надо было достойно захоронить останки царя Бориса, царя Федора и царицы Марии, не вечно же им лежать на краю погоста бедной обители Святого Варсонофия. По причинам разным не мог я сделать это в правление Димитрия, к Шуйскому же пришел не с просьбой — с требованием.