Царь Дмитрий - самозванец
Шрифт:
«Ты об этот камешек зубы себе сломаешь», — подумал я про себя, укоризненно качая головой.
Тут, наконец, подали вина и закусок, и неприятный разговор, который легко мог перерасти в ссору, прекратился сам собой. Сапега ел и пил по-богатырски, мне за ним было не yf-наться. Из-за поста долгого уже после нескольких чаш у меня в голове приятно зашумело, и я вообще пришел в благодушное настроение, в котором давно уже не был. Говорили о том о сем, вспоминали общих знакомых в Польше и на Руси, потом я все же заставил себя опять к делам вернуться.
— А где же армия царская? — спросил я.
— Это Шубника-то? — вновь уточнил Сапега. — А бес ее знает! То ее нет, то вдруг появляется откуда ни возьмись. Вот вчера идем себе спокойно, песни горланим, вдруг налетают со всех сторон. Тысяч тридцать, нет, пятьдесят, вот те крест! Я во многих битвах был, но такого количества воинов зараз не видел, битва при Гуцове, где я сражался под королевским стягом, по сравнению со вчерашним делом так, мелкая сшибка. Казалось бы, армия московитов и должна идти от Москвы, нас догоняя, а она вдруг является у нас перед глазами, загораживая путь на север. Прямо хоть поворачивай обратно и иди на Москву беззащитную. Некоторые из наших, из прикрытия заднего, так и сделали, но их уже ждали, разделали под орех. Я же едва успел хоругви свои в поле в порядке поставить, но московиты так ударили, что правое крыло смяли, левое растоптали, все пушки забрали, один я в центре, как лев, сражаюсь. Ударил раз, второй, на третий дрогнули московиты, побежали. Вот, пулей царапнуло, будет теперь память.
«Обычное шляхетское хвастовство», — посмеивался я благодушно про себя, но все же решил уточнить: — А сколько у тебя с собой людей, пан Петр?
— Перво-наперво мой собственный полк при двадцати пушках, — с готовностью принялся перечислять Сапега, — полк Бунавского, сто конных, сотня пехоты голубой, сто двадцать конных пятигорцев под командой Дзавалтовского, пана Мирского сто конных, пана Колецкого сто пятьдесят конных, две хоругви пехоты красной по двести пятьдесят, полк гусаров под двумя хоругвями — двести пятьдесят конных, пан Лисовский с набранными им московитами — шесть тысяч, полк Яроша Стравинского — триста конных копейщиков, полк Марка Валамовского — семьсот конных, полк казаков — двести конных, полк пана Микулинского — семьсот конных копейщиков да еще триста казаков, в общем, тысяч пятнадцать наберется, без вчерашних потерь.
«Изрядно! — подумал я. — А ляхов-то сколько! Столько и во время первого похода Димитрия не было. Или слетелись вороны на поживу богатую?»
— Неужто монастырь, какой бы он ни был, против силы такой устоит? — приступил ко мне Сапега.
— Отчего же не устоять, — спокойно ответил я, — устоит, если будет на то Божья воля. Вокруг монастыря стена каменная в полторы версты длиной, а высотой где в пять, а где и в десять саженей, в три яруса, для подошвенного, среднего и верхнего боя, да двенадцать башен, а на стенах девяносто пушек. Внутри тысяча стрельцов стоит под командой воевод славных, князя Григория Долгорукого и Алексея Голохвастова, к ним монахов прибавь — не все старцы немощные, да и мужики посадские и деревенские в монастыре укроются при известии о вашем приближении — эти дюже злы будут за разоренные дома свои. С юга и запада монастырь окружен прудами да болотами, а с востока — густым лесом, там ни пушки твои, ни конница не пройдут.
— Так что же, с севера заходить? — неучтиво перебил меня Сапега, слушавший очень внимательно.
— Нет, на север не ходите, на севере вам, полякам, смерть выйдет.
— Так как же?
— А вот ниоткуда и не ходите. Домой идите или на крайний случай в Тушино.
Открыл я врагу тайны военные. Так он и так на следующий день все своими глазами увидит. Не сказал же я ему, что с внутренней стороны стен имеется крытая каменная галерея, которая защитит обороняющихся от огня противника. И количество стрельцов и пушек немного преувеличил, раза в два. О храбрости воевод уж и не говорю, они только с кубками на столе сражаться здоровы были.
Да и какой Сапега враг? Конечно, от Лавры его надо было отвадить, потому что кончилось бы все заурядным грабежом, а во всем остальном он Димитрию слуга и Марине искренне
предан. Сапега будто уловил мои мысли и сказал мне на прощание на следующее утро:
— Ничего я у вас на Руси понять не могу, кто друг, кто враг? И вообще, что у вас тут происходит? Право, хуже, чем у нас в Польше при рокоше. Сам черт голову сломит! Как вы здесь живете?!
— Только здесь и можно жить! — ответил я ему с легкой улыбкой.
— Это точно, не соскучишься! — хохотнул Сапега. — И есть где разгуляться доброму молодцу! Ну будь здрав, князь светлый, и пусть путь твой будет легок. Хорошо, что ты ко мне попал, а не к Лисовскому, — добавил он тихо на прощание.
Глава 8
Три нерадостные встречи
[1608—1609 гг.]
В Тушине я бывал три раза. Мог бы и совсем переселиться, но не сделал этого, на то было много причин, среди которых любовь к Москве занимала не первое, но и не последнее место. Мог бывать много чаще, никто мне в этом не препятствовал и не мог воспрепятствовать — никто мне не указ! — но желания не возникало, вот я и не ездил. Чего я не мог, так это совсем не ездить, ибо, когда меня призывают ближайшие мне люди, я с одра смертного встану и на зов двинусь.
За те несколько дней, что прошли с моего возвращения в Москву из Троицы, я много разного наслышался о тушинской столице. Именно — столице! Держава раскололась, и у каждого обломка, как положено, своя столица образовалась. Один царь, Василий Шуйский, сидел в Москве и перебирал в памяти немногие города и земли, сохранившие ему верность, и гадал, сколько еще испытаний выдержит эта верность. Другой царь, Димитрий, властвовавший над большей частью страны, сидел на престоле в Тушине. В необъятной державе не нашлось другого места для двух столиц, кроме как на расстоянии двенадцати верст, так что в ясную погоду их можно было наблюдать воочию.
От такого соседства много неразберихи происходило. Ехали послы в Москву из дальних земель, откликаясь на сообщение о восшествии Димитрия на престол или везя ему присяжные грамоты, а приезжали совсем к другому царю. Хоро-
шо, если добрые люди успевали предупредить по дороге, тогда послы делали крюк вокруг Москвы и приезжали к царю истинному, а случалось, и к Шуйскому попадали, тут уж им приходилось вертеться, как ужам на сковородке, чтобы словом неосторожным не нанести вред своей земле.
Приходили в столицу обозы с данью и с разными сборами в казну царскую, понятно, что тоже только из дальних земель, только там, как оказалось, и сохранились наместники честные. Эти почти все благополучно прибывали в Тушино, Шуйский же, будучи скупцом по натуре, стал им теперь поневоле, с тоской глядя на пустующую казну царскую.
Простые ратники, прибывавшие на подмогу царю-батюш-ке, тоже путались, многие ведь и в Москве ни разу не были, а тут вдруг сразу две столицы увидели и двух царей. Так и ходили, бывало, неделями между Москвой и Тушином, не надеясь разобраться в этой смуте и полагаясь на единственный верный довод — деньги. Но у Димитрия и своих войск было в преизбытке, Шуйскому же нечем было платить жалованье. Иногда, впрочем, приходилось, то-то для него были муки адовы, ведь, как рассказывают, случалось ему и в собственный кошель залезать. Так ему и надо, нечего на чужое место садиться.