Царь Дмитрий - самозванец
Шрифт:
Прошелся около дворца, все было по-прежнему спокойно, как будто вчера ничего и не произошло. «Все правильно распорядилась Марина — кто же еще? — подумал я. — Болезнь государя не такая вещь, о которой на площадях кричат. Даже и смерть...» — но эту мысль я не успел додумать, потому что нахлынули воспоминания о предыдущих потерях.
Димитрий промучился до полудня, так и ушел, ни разу не придя в сознание. Мы сидели вдвоем с Мариной, молча и без слез, не только душа опустела, высохли бездонные колодцы, где копятся слезы, и иссяк источник слов.
Первой пришла в себя Марина, она лихорадочно заговорила о том, что кончину Димитрия надо сохранить в тайне, наверно, и доводы какие-нибудь приводила, но я не слушал. Мне зримо представилось обнаженное, изуродованное тело, что было брошено на поругание после свержения Димитрия, я ужаснулся, что такое может повториться вновь.
— Я все сделаю! Доверься мне! — вскричал я, решительно вставая.
У каждого человека с годами свой опыт копится, у одних — похищения невест и ратных побед, а вот у меня — похищения тел царственных и бегства тайного. План сам собой возник в голове моей во всех деталях, хоть это было хорошо, стал бы
задумываться о плане, непременно о какую-нибудь мелочь бы споткнулся.
Я призвал двух своих преданнейших холопов, мы обмыли тело Димитрия, сделали саван из самой простой ткани, завернули в ковер плохонький и спустили вниз, в ход подземный. О том, есть ли он, я даже не думал, просто попросил Марину указать дверь потайную. Внизу было холодно, как в погребе, собственно, только это нам и было нужно.
Потом я вышел на крыльцо царское, огляделся. Все вокруг было по-прежнему спокойно, но сейчас меня другое интересовало. Не найдя ничего подходящего, я обошел дворец кругом и у заднего крыльца увидел то, что искал, — какой-то мужичонка помогал слугам кухонным сгружать березовые чурбаки с дровней, спешил, видно, вернуться засветло домой, к своей старухе. Но от чарки для сугрева он не мог отказаться! Глядя, как мой холоп увлекает его в людскую, я забыл о нем до следующего утра.
Я вернулся во дворец. Марина, казалось, так и не двигалась с места, сидела, поникшая и потерянная, в соседней со спальной Димитрия комнате, где он обычно работал и принимал ближайших слуг своих. Я принялся уговаривать ее пойти к себе, прилечь, попытаться заснуть, но разговор наш прервало появление пани Казановской, старой и Доверенной гофмей-стрины Марины, одной из немногих, кому в эти два дня был разрешен доступ во внутренние покои.
— Прибыл князь Роман Рожинскйй! — возвестила она. — К царю. Прост’ принять.
«Принесла же нелегкая! — подумал я. — Гнать в шею!»
Но Марина решила по-другому.
— Передай, что я приму, — сказала она, — но мне нужно переодеться. Пусть подождет.
Меня всегда удивляло, как долго могут одеваться женщины, при том что в ситуациях определенных разоблачаются они быстрее, чем собака стряхивает воду со шкуры. И уж совсем не понимал я, что можно часами Делать со своим лицом, сидя перед зеркалом. Марина же обернулась за несколько минут, и результат превзошел все мои ожидания. Передо мной
предстала величественная царица Московская — голова гордо поднята, в глазах лед, лицо, еще недавно опухшее и покрасневшее, стянуто мраморной маской.
— Проси! — крикнула она громко, хлопая в ладоши.
К сожалению, в предыдущий мой приезд князь Рожинский пренебрег приглашением Димитрия, поэтому теперь я с невольным интересом разглядывал его. Оказался он моложе, чем я ожидал, лет тридцати, не более, статью же и правильностью черт не уступал Петру Сапеге, являя собой еще один прекрасный образчик высокой породы. Был он сильно навеселе, что, впрочем, тоже роднило его с Сапегою.
— Ну что, отошел Димитрий? — воскликнул он с порога.
От слов этих я окаменел, лишь одна мысль крутилась в голове — как бы Марина не разрыдалась и не открыла правду. Но, вероятно, она все же не так хорошо знала язык русский, чтобы понимать все значения некоторых слов, да и сказано было по-польски, это я уж так перевел. Поэтому Марина лишь окинула невежу гневным взглядом и, оборотясь ко мне, сказала твердым голосом:
— Представляю вам, светлейший князь Юрий Васильевич, князя Романа Рожинского, гетмана войска нашего. К сожалению, не могу просить вас ни любить его, ни жаловать.
Сил моих достало лишь на легкий кивок головой. Но Рожинский, который вел себя развязно, будто ввалился в дом собственный, вспомнил-таки о приличиях, соизволил меня заметить и сказать слова положенные, потом развалился в кресле и обратился к Марине:
— И с чего это Димитрий вдруг решился на эскападу лихую? Хорошо, что я был настороже и все обошлось. Но я на Димитрия не в обиде, вот пришел сам ему об этом сказать. Нарочно время выждал, чтобы у него досада от конфуза улеглась, а то опять начнет палкой размахивать! — хохотнул Рожинский.
— Императора Деметриуса нет, — холодно ответила Марина.
— Как нет! — Рожинский аж подскочил в кресле.
— Отъехал.
— Куда?
— По делам своим царским. О них он никому докладывать не обязан.
— Так ведь казаки, что с ним были, все до единого вернулись, я нарочно приказать проверить! — воскликнул Рожин-ский.
— Царю Русскому достанет казаков для любых дел! — парировала Марина, все так же холодно.
— И когда же вернется?
—Думаю, что никогда. Он и мне не докладывается.
По мере этого разговора Рожинский трезвел на глазах, вместе с хмелем улетучивалась наглость и проступала какая-то даже растерянность.
— Значит, так все обернулось, — протянул он после некоторого раздумья, — нехорошо это, совсем нехорошо!
Рожинский опять надолго замолчал, а потом вдруг принялся рассказывать о своей ране в боку, которая несколько месяцев никак не хочет заживать.
— Чего только не пробовал, не помогает! — сокрушенно воскликнул Рожинский. — Может быть, вы, князь светлый, что-нибудь присоветуете? Вы, я вижу, человек опытный в таких делах.