Царь-гора

Иртенина Наталья Валерьевна

Когда процессия с гробом двинулась к могиле, Евгений Петрович уверенно взял Аглаю под руку и вывел из толпы. Федору эта попытка уединиться вдвоем показалась оскорбительной, и он, не таясь, направился следом. Однако далеко они не ушли, остановились у ближайшего забора. Евгений Петрович настойчиво внушал что-то девушке, доверительно наклоняя к ней голову, Аглая отвечала, и Федору в ее голосе слышалась заинтересованность. От ревности, которую по-настоящему ощутил первый раз в жизни, он был готов на любой поступок в ковбойском стиле. Но тут на счастье их обоих – его

и попутчика – Аглая резко отняла руку, отстранилась от собеседника и посмотрела на него так, что у Евгения Петровича не должно было остаться никаких сомнений. Она зашагала обратно к церкви, увидела Федора и без слов обошла его стороной. Попутчик, с досадой глядя ей вслед, лениво помахал ему рукой, развернулся и направился к джипу, стоявшему неподалеку.

– О чем вы с ним говорили? – догнав Аглаю, осведомился Федор.

– Вам в самом деле надо знать? – сухо произнесла она.

– Естественно, – кивнул он. – Я немного знаком с этим Казановой. Он мастер рассказывать небылицы и запутывать нормальных людей. Берегитесь, как бы он не вскружил вам голову. Для вас, милая Аглая, этот человек опасен.

– Не больше, чем вы, Федор.

– На что это вы намекаете?

– Всего лишь на ваши попытки присвоить меня себе.

– Но я…

– Он расспрашивал меня о Бернгарте, – перебила Аглая. – Как и вы, он очень интересуется здешней историей, особенно Гражданской войной.

Федор остолбенел.

– Значит, он уже наплел вам ерунды… Интересно знать, почему он решил именно вас расспрашивать о Бернгарте. И когда вы успели с ним познакомиться.

– Неделю назад. Он пришел к нам домой и принес цветы, вино, торт.

Она сказала это совершенно спокойно, без интонаций, даже не глядя на него, но Федор был расстроен и потому слишком чувствителен ко всякого рода намекам, в том числе воображаемым.

– Вам, кажется, доставляет удовольствие мучить меня?

– Вы сами себя мучаете. Кроме того, вы хотели, чтобы я рассказала. Кстати, – если это утешит вас, – он даже приглашал меня к себе в гости, но я отказалась.

– В какие еще гости? – не понял Федор. – Он что, поселился здесь?

– Помните дом в степи, который вы назвали швейцарским шале? Там он и поселился. Купил или снял на время не знаю.

– Час от часу не легче. Просто возмутительно.

– Знаете, Федор, чем бессмысленно страдать, лучше расследуйте дело этого белого офицера, – предложила Аглая, наконец повернувшись к нему и посмотрев в глаза. – Мне страшно хочется знать, кто он и что совершил. Вы же приехали сюда писать диссертацию. Вот и пишите.

– Я готов исполнить любое ваше желание. Но при одном условии: вы будете помогать мне.

– А разве у меня есть выбор? – она красноречиво двинула бровями.

Тем временем гроб под звуки траурного марша опустили в яму и начали засыпать землей. Рядом лежал большой деревянный крест с прибитой табличкой, на которой было лаконично выбито: «Офицер Русской армии».

– Мне кажется, есть в этом что-то поразительно символичное, – переключился Федор. – Девяносто лет спустя хоронить человеческий осколок Гражданской войны и не знать ни имени его, ни деяний, не иметь представления о тех мыслях и чувствах, с которыми этот человек был готов идти на смерть. Кто из всех этих людей, стоящих здесь, догадывается об истинном смысле ошибок прошлого, с которыми они тут готовы примириться? В лучшем случае они скажут, что покойник воевал против красных. Но вряд ли кто из них подозревает, что «против красных» – слишком широкое и расплывчатое понятие. А если подозревают, более того, знают точно, то скорее всего делают вид, что не знают. Быть может, этот белогвардеец дрался вовсе не за то, чем сегодня живут все эти чиновные физиономии и о чем они тут разглагольствовали с эрзац-патриотическим пафосом. Для них это было бы досадным разочарованием.

– Каждому свое, – чему-то улыбаясь, заметила Аглая.

Расследование дела Федор начал в тот же день звонком в Москву. Звонить пришлось с почты, мобильная связь через горный кордон не работала.

– А, блудный сын, – приветствовал его отец. – Вспомнил наконец о родителях. Матери нет дома, так что будешь говорить со мной. Нашел там себе занятие?

– Нашел. Пишу диссертацию. Здесь открылся богатый материал по моей теме.

– Тебя разыскивали какие-то типы. По-моему, просто бандиты, вели себя до того нагло, что пришлось вызывать охрану. Какие у тебя с ними дела?

Федор встревожился.

– Они вам угрожали?

– Посмели бы только. К тому же им нужен ты, а не мы. Мать сказала им, что ты исчез, не оставив адреса. Они не слишком поверили и, сдается мне, установили слежку. Во всяком случае, за мной повсюду таскается хвост. Но ничего, у меня есть средства укоротить их.

– Будь осторожней, пап.

– Об осторожности тебе надо было раньше думать. Потеряв невинность, о помятой юбке не плачут. Я так и не услышал от тебя, кто они такие.

– Бандиты.

– Коротко и ясно. Ладно, займусь этим. А ты чтобы сидел тише воды, ниже травы. Пиши свою диссертацию и носа в Москву не кажи. Все понял?

– Понял.

– И сам не звони больше. Когда надо будет, я позвоню. Матери хоть привет передашь?

– Да, передавай ей.

– Бестолковый блудный сын, – проворчало в трубке. – Ну все. Свекру тоже передай там от меня что полагается.

– Пап, пап, подожди. Я тебя хотел спросить.

– О чем еще?

– О прадедушке.

– О ком?

– Твой отец хоть что-нибудь знал о своих родителях?

– Что это тебя родословная заинтересовала?

– Так ведь не модно уже быть безродным космополитом. Нужны корни, желательно потомственно-дворянские. На худой конец купеческие, первой гильдии. А у меня единственный шанс обрести дворянство – твой дедушка.

– Вижу, с шутками у тебя по-прежнему. Хотя эта вроде не так глупа. Дед был родом из Ярославля. Старинный купеческий город. Так что совсем не исключено. Но его усыновили в семь лет. Он не любил об этом говорить. Его мать как-то страшно погибла у него на глазах, отца плохо помнил. Вроде был военный, домой приезжал редко.