Царь-гора
Шрифт:
Где-то на окраинах еще звучали выстрелы, но в центре уже успокоилось. Сновали туда-сюда солдаты, подыскивая временное пристанище себе и офицерам. Невдалеке мирно грохотало – что-то ломали с веселой бранью. Кое-где в окнах шевелились занавески, выдавая присутствие городских обитателей и их робкие попытки узнать, чем кончилась перестрелка.
– Глядите-ка, Петр Николаевич, – радостно возгласил поручик Шальнев, появившийся из-за угла дома, – кто-то тут еще влачит существование. Не всех в расход пустили.
– Плохая шутка, поручик, – ответил Шергин, заряжая обойму своего кольта. – Где ваша рота?
– А вот, слышите, – ухмыльнулся Шальнев, – продовольственный склад открывают. Поглядим, что там красные для нас припасли.
– Идите туда и, если обнаружится спирт, поставьте охрану.
– Слушаюсь, господин капитан. Только… – Он замялся.
– Что?
– Вы же знаете, Петр Николаевич… – Поручик нервно дернул щекой. – Возле гимназии уже нашли гору трупов. Я еще не видел, мне доложили. У всех изуродованные лица… там есть совсем дети.
– Знаю, – отрезал Шергин. – Но если каждый раз, натыкаясь на зверства красных, солдаты будут напиваться, то очень скоро армия превратится в сборище ни на что не годных пьяниц. Идите, поручик, – добавил он мягче, – выполняйте приказ.
Козырнув, Шальнев убежал бодрой рысцой. Шергин направился к видневшейся впереди площади. Городишко был дрянной, грязный, дома сплошь деревянные, настил мостовой давно прогнил и разъезжался под ногами. На самой площади красовалось двухэтажное каменное здание с облупившейся краской и частично осыпавшейся лепниной – бывшее уездное собрание либо дом городского головы. Из окна на улицу выбрасывали бумажный хлам, оставшийся после совдепа, а в парадную дверь заносили несгораемый сейф подполковника Борзовского. Здесь же должен был разместиться штаб полка. На церковной колокольне робко затрезвонило.
– А, ну наконец-то хоть кто-то нам рад!
Шергина чуть не сбил с ног Ракитников, командир одного из батальонов полка. Выругавшись по матушке, он мрачно посмотрел на капитана и зло сказал:
– Что-то я не вижу радостных морд здешних обывателей. Так-то они встречают освободителей. Может, им больше по нраву красные собаки?
– Вы тюрьму уже видели? – поинтересовался Шергин. – Сходите, полюбуйтесь. Найдете там ответ на мучающий вас вопрос. Только предупреждаю – там скользко, не измажьтесь в крови.
Он обошел Ракитникова и направился в штаб. Этот несчастный городок красные мучили в последние дни с особенной страстью. Во дворе тюрьмы работали не палачи, а мясники – многие трупы были с отрубленными руками и ногами. Там же лежали голые изнасилованные женщины, девицы. По трупам ходили сытые собаки, лизали кровь и нехотя терзали человечье мясо. За два с половиной месяца в корпусе Пепеляева, двигавшемся на восток по Сибири, Шергин насмотрелся всякого. Ограбленные дочиста деревни, убитые крестьяне, плывущие по реке будто бревна. Мертвецы в исподнем, выставленные напоказ у расстрельной стены. Заживо брошенные в железоплавильные топки завода – около сотни сгоревших трупов нашли в шлаковых отбросах. Зарубленные шашками, заколотые штыками городские обыватели – у домов, на улицах, в придорожных канавах. Трупов было слишком много, чтобы не наводить на далеко идущие размышления.
На лестнице Шергин увидел спускающегося Борзовского.
– А, капитан, вы кстати, – утомленно проговорил тот с папиросой во рту. – Мне донесли, что пойман какой-то красный, не успевший удрать со своими. Он сейчас в подвале. Допросите его и после доложите мне.
Шергин занял одну из комнат на первом этаже здания и велел привести пленника. Через несколько минут перед ним стоял избитый человек с шалыми глазами, в окровавленной рубахе и со связанными за спиной руками.
– Чья на нем кровь? – спросил Шергин у солдата-охранника.
– Возле гимназии взяли, – процедил тот, – последних добивал.
– Увлекся, выходит, – чуть сдерживаясь, произнес Шергин.
– Выходит, так, – шевельнул разбитыми губами палач и сплюнул на пол.
– Кто таков? – резко спросил Шергин.
– Это вам ни к чему. Взяли – убивайте. Нечего тут разводить. Только уж знайте, господин офицер, – проговорил он с непередаваемой брезгливостью, – не долго вам куражиться над народом. Всех вас как ту контру. – Он мотнул головой.
– Господа, выходит, куражатся над народом, а товарищи всего-навсего утопили его в крови, – с видимым спокойствием сказал Шергин. – Весьма интересная пропорция. Откуда получали указания о резне населения?
– От советской власти.
– Конкретнее.
– Если это вас, правда, интересует, – ухмыльнулся пленный, – то от товарища Троцкого. Нам контру жалеть – себе дороже.
– Уведи его, – махнул Шергин солдату. – Допрос окончен.
…В кабинете подполковника было настежь распахнуто окно, чтобы выгнать осевший на стенах и мебели кислый дух прежних обитателей. Борзовский сидел в кресле, окруженный облаком ядреного папиросного дыма и пальцами одной руки перебирал воображаемые клавиши на краю стола – подыгрывал звучащему с улицы патефонному Шопену.
– Садитесь, Петр Николаич, не стойте над душой. Я, признаться, не вполне уловил нить ваших рассуждений. О какой провокации может быть речь? В стране полыхает политическая война, гражданская, если желаете. Красные развязали массовый террор. Для чего вы ищете в этом двойное дно, какие-то заговоры?
– Хороша гражданская, – скептически молвил Шергин. – Что, в таком случае, делают в ней военные силы германцев, австрийцев, американцев, англичан, французов, японцев? Я не говорю уже о локальных формированиях чехов, венгров, китайцев, латышей и прочих.
– Хотите сказать, им всем выгодна эта война русских с русскими?
– В любой войне есть выгода для кого-то. Большевикам она тоже для чего-то нужна. Вы, господин подполковник, не знакомы с лозунгами Бронштейна-Троцкого? Этот еврей с извращенным умом – весьма вероятный британский агент – на все лады поет здравицы гражданской войне. Здесь, в Сибири, они даже не пытаются удержаться, вместо этого с бешеным глумлением уничтожают мирное население. Это ли не намеренное разжигание войны? Они вынуждают браться за оружие тех, кто еще не сделал этого.