Царь-гора
Шрифт:
На четвертый день Федор увидел пастуха и едва не сошел с ума от радости. Козье стадо перестало жевать траву, в сомнениях глядя на его дикие прыжки и вопросительно подмекивая счастливым воплям.
На шестой день от исхода из кержацкой пещеры Федор ступил на твердое дорожное покрытие Чуйского тракта, а к сумеркам, восседая в кузове грузовика, торжественно въехал в Усть-Чегень. Первое его движение было в сторону дедова дома, где ждали ужин, баня и человеческая постель. Но ротмистр Плеснев вцепился клещом и потребовал
– Чую, смерть за мной идет, – хрипел он, – не опередила б.
И впрямь, выглядел он едва живым, в чем только душа держалась. Ноги опять подкашивались, руки тряслись, воздух в горле свистел, на серых губах пузырилось. Федор, сам истомленный до полусмерти, скинул рюкзак в канаву и поволок старика на себе к церкви.
Глубокая синь неба набухала серебром звезд, иссохшая земля с жухлой травой хрустела под ногами и звенела насекомьей стрекотней. Когда открылась голая степь, Федор подумал, что ошибся направлением. Только заметив в отсвете поселковых фонарей могильный крест, понял, что за десять дней его отсутствия горелые останки церкви разобрали, готовя место под строительство.
Ссадив старика у креста, Федор упал в траву неподалеку, осоловело глядя в небо. Ротмистр Плеснев накренился, руками обнял холмик и тихими слезами повел безмолвный разговор с могилой.
Могила не осталась безответной.
Когда Федор стал замерзать на степном сквозняке и думал возвращаться в поселок, старик громко вскрикнул. Федор подскочил, как ужаленный.
– Что?!
Ротмистр, привалившись спиной к кресту, протягивал ему руку, сжатую в кулак.
– Что? – упавшим голосом повторил Федор.
Старик медленно разжал пальцы. На ладони лежала пуля. Федор взял ее. Она была сплющена с одного конца, с бурым налетом.
– Это… моя, та самая, – с усилием выговорил старик. На губах у него пузырилось все больше. – Прощен… и Бог простит. Скажи попу… покаялся я. Пускай отпуст сотворит. Отпоет по-православному. Иваном меня крестили…
С последним словом из него вышел дух, а оставленная ветхая плоть поникла, прильнув к могильному холму.
Федор, неожиданно для себя, заплакал, сжимая старую револьверную пулю с засохшей кровью.
Похороны никому не ведомого старца прошли незаметно. Кроме двух гробовщиков и священника, на кладбище присутствовали Федор с Аглаей и приблудный турист, фотографировавший что ни попадя.
Аглая чуждалась Федора, казалась отрешенной, занятой посторонними, по его мнению, мыслями. После десятидневного исчезновения он ожидал расспросов, внимания и хоть немного высказанного волнения. Отсутствие всего этого сильно задевало. От самой кержацкой пещеры он нес для нее подарок – две половинки сломанной черной иконы, хотел поразить ее тайными каракулями подземной чуди. Аглая отвергла дар с едва скрытой брезгливостью, даже не взяв в руки. Федор сухо отчитался перед ней в том, что узнал от старика Плеснева, и утаил все то, что предшествовало его появлению в ограбленной пещере. Ответом был задумчивый кивок и странное, недешифруемое выражение глаз.
– Скажите же хоть слово, – оскорбленно молвил Федор, – в конце концов я для вас старался.
– Неужели? – рассеянно произнесла она, отворачиваясь. – Мне казалось, вы сами в этом заинтересованы.
– И поэтому вы сердитесь на меня?
– Я не сержусь на вас, Федор, – удивленно сказала Аглая.
– Я же вижу. Вам что-то не нравится. Знаете, на вас трудно угодить. По-моему, вы слишком капризны. В такой глуши это редкость. Обычно в подобных местах население неприхотливо.
Излив желчь, Федор сложил руки на груди и с видом Наполеона на поле битвы ждал ответа.
– Да, мне не нравится, – сказала она просто, без полководческих поз. – Я случайно видела, как вы вдвоем на рассвете уезжали из поселка. Зачем он взял вас в горы, Федор?
Совсем не так он представлял себе в альпийских лугах этот разговор с ней. Он думал, что с его стороны это будет откровение, а выходил банальный допрос – с ее стороны.
– Я не знаю, – честно ответил Федор.
– Что он рассказывал вам?
В ее глазах собирались облака тревоги, и это не могло не радовать. «Ну наконец-то, – подумал он, – разродилась…»
– Так, всякую мистическую ерунду.
– Берегитесь, Федор, в горах любая ерунда может оказаться вовсе не ерундой, – с самым серьезным видом проговорила Аглая.
– Вот-вот, он плел мне то же самое.
– Я уверена, он хочет идти по следу Бернгарта. Не ходите больше с ним.
– Объясните почему, тогда не пойду, – слукавил Федор.
– Бернгарт искал не Беловодье. И не золото. Он искал чудь, тайные подземные тропы.
– Ах вот оно что. И как я сразу не догадался.
– Это совсем не смешно. В конце концов он нашел что искал. Вместе со своими партизанами – около пятисот человек – он ушел в пещеры, а вернулся через год – один. Он никому не рассказал, что стало с этими пятью сотнями. Его хотели арестовать, но он бежал и еще год сидел в горах с заново собранным отрядом, разорял ближние села назло новой власти. Потом это назвали антисоветским мятежом… Вас было только двое? – вдруг спросила она.
Федор, хотя и был застигнут врасплох, глазом не моргнул:
– Да… Между прочим, откуда вам, милая барышня, все это известно?
– Бернгарт был мой прадед, – помедлив, ответила она. – Мою бабку он зачал как раз в горах, во время своего антисоветского сидения там.
Федор почувствовал себя одновременно обманутым, сраженным наповал и восхищенным новым изгибом иронии судьбы.
– Да, – задумчиво произнес он, – вот так живешь себе спокойно, прозябаешь и не знаешь, что вытворяли предки. А потом бац – и пошло-поехало.