Царь-гора
Шрифт:
– Пытаетесь разобраться, что произошло здесь тогда?
– Увы, пока что приходится только фантазировать. Два живых свидетеля, из которых один был – Царство ему небесное – непосредственный участник событий, а толку ноль.
– Ну, от меня, боюсь, толку не больше. Если что и было, все потерялось. Прадеда убили в двадцать первом. После этого его жена с детьми, бросив дом, переехала в Бийск и скоро умерла. Детей разобрали родственники. Имущества никакого.
– Вы раньше служили в Бийске? – в голове у Федора что-то забрезжило.
– Да.
– А нет ли у вас случайно знакомого священника в Москве?
– Случайно есть.
– И фамилия ваша – Александров?
– Хотите сказать, отец Валерьян из церкви Николы в Хамовниках говорил вам обо мне? – с улыбкой догадался священник.
– Это он посоветовал мне ехать в Золотые горы и написал записку с вашим адресом. А я ее потерял.
– Мир тесен.
– Да не в этом дело. Просто еще раз убеждаюсь, что меня забросило сюда совсем не просто так, а по каким-то странным мистическим рельсам. Вы не скажете мне, зачем я здесь? – Федор в упор посмотрел на священника, ожидая от него Соломоновой мудрости.
– Ну, вы же хотите подняться на вершину горы? Мне думается, именно для этого вы здесь.
Из ясных голубых глаз отца Павла струился тихий свет, окропивший и Федора смутной, теплой надеждой. От этого пришедшего извне чувства ему вдруг затосковалось сильнее и глубже, когда проникший в него свет рассеялся без остатка в глухом лесу его души.
По дороге в поселок Федор нагнал Аглаю. Но не успел завести разговор, как навстречу им вылез верблюжий пастух с французским именем Жан-Поль.
– Здравствуй, Белая Береза! – издалека крикнул он, ухмыляясь до ушей.
– А вот и Бельмондо из засады, – сухо прокомментировал Федор.
– Привет, Жанпо.
– Смотри, какой я тебе подарок нашел.
Парень со счастливым видом протянул руку. На ладони лежал почти идеально круглый плоский голыш. Природный рисунок камня состоял из красно-зеленых узоров, похожих на разводы акварели.
– Из Кокури достал.
– Очень красивый, – сказала Аглая, беря камень. – Спасибо, Жанпо.
Федор почувствовал себя униженным, оскорбленным и даже лишним.
– Охотники добыли медведя. Приходи вечером смотреть.
– Обязательно приду, спасибо.
Когда желтолицый Бельмондо скрылся из виду, Федор, с усилием напустив на себя непринужденность, дал волю возмущению:
– А я-то уж думал, вы ни от кого не принимаете подарков. Оказывается, ошибся. От кого угодно, только не от меня? Скажите честно – вам нравится этот засаленный пастух? Любовь, конечно, зла, я понимаю…
– Если хотите, подарите и вы что-нибудь, – перебила Аглая, пряча улыбку. – Обещаю, на этот раз не отвергну ваш дар.
– Обещаете? – Федор не поверил услышанному. – Что бы я ни подарил?
– Ну, если это не будет, например, слон, которого мне негде поселить.
– А если… хотя нет. Я сделаю вам сюрприз. И попробуйте только отказаться! – пригрозил он.
– Договорились.
– Завтра же. В семь утра я приду к вам домой.
– Боитесь опоздать? Завтра с пяти я на работе.
– Тогда послезавтра.
– Хорошо.
– А насчет медведя – это он серьезно?
– Конечно. Раз в году здешние алтайцы убивают в горах медведя и приносят его в стойбище. Это ритуальная охота.
– Вы участвуете в языческих ритуалах? – удивился Федор. – Может, и на камланиях присутствуете?
Некоторое время Аглая шла молча. И тут его осенило. Он увидел ее лицо, в котором сквозь славянские черты внезапно, будто из небытия, проступил дух Азии, монгольских степей и кочевых орд, сметающих все на своем пути. Все, что было в ней дикарского, вдруг получило простое объяснение, не сделавшее, однако, простым отношение Федора к этой девушке и ничуть не приблизившее его к ней, к пониманию мотивов, которые движут ею. Она даже не подпускала его на расстояние доверительного «ты», словно опасалась, что он займет слишком много места возле нее.
– Ваша прабабка, та, которая в горах с Бернгартом… она была туземка? Как же я раньше не догадался.
– Да, скифы мы и азиаты, с раскосыми и жадными глазами, – легко улыбнулась Аглая. – Я из того же рода, что и Жанпо. Вы, наверное, заметили, что местные алтайцы любят меня?
– Чего уж тут не заметить.
– Мои родители очень сильно любили друг друга. Так сильно, что иногда, мне кажется, им становилось страшно – ведь такая любовь дается… как бы в аванс, а чем придется отдавать, неизвестно. И наконец их смутные ожидания сбылись. В тот день мы поехали в горы, мне было десять лет. Я собирала цветы, а они готовили обед. Вдруг раздался сильный грохот. Я подумала, что гроза, засмеялась. Потом обернулась, а там, где были мама с отцом, лежат огромные камни… В тех местах никогда не бывает камнепадов… Я не сразу поняла, куда подевались мои родители. Звала их. А вместо них из-за камней вышел медведь. Он направился ко мне, встал на задние лапы. И вдруг раздался выстрел. Медведь заревел, повернулся и убежал. Стрелял пастух, он слышал грохот и решил посмотреть, что случилось. У медведя был слишком решительный вид, наверное, он меня убил бы…
– Я видел, как медведь-убийца загрыз человека, – медленно, словно в гипнотическом сне, проговорил Федор.
– Где? – насторожилась Аглая.
– В зоопарке, – опомнился он, – пьяный сторож сдуру полез в клетку.
– В таком случае это не медведь-убийца, а сторож-самоубийца.
– Я и говорю.
– С тех пор, – продолжала Аглая, – алтайцы зовут меня, когда убивают медведя. Но они, конечно, понимают, что никогда не убьют того самого медведя, которого видела я. Они считают его духом здешних мест, хозяином гор.
– Зачем тогда зовут вас, если это заведомо не тот медведь?
– Из вежливости.
– А вы из вежливости ходите смотреть на их ритуальные танцы вокруг туши.
– Они не танцуют вокруг туши. Они молятся духу-медведю. Если я не пойду, это обидит их.
– Ну, я вижу, с заповедью толерантности у вас тут все в порядке, – бодро заметил Федор.
– Заповедь толерантности? – Аглая изумленно подняла бровь. – Это та, что вместо заповеди любви к ближнему?