Царь-гора
Шрифт:
– Красные, вашбродь, партизаны!
Шергин рванул вниз окно, высунулся в морозное утро. Тайга вдоль дороги ватно безмолвствовала, впереди с паровоза кто-то соскочил в сугроб и побежал, переваливаясь, к рельсам. Шергин закрыл окно и взял со стола револьвер. Васька, забившись в угол, тупо рассматривал осколки стакана на полу.
– Сиди тут, – велел Шергин.
Сойдя с поезда, он пошел вдоль путей к паровозу. Из раскрытых дверей теплушек, оживленно гомоня, выпрыгивали солдаты, разминали ноги в сугробах,
– Пути дальше нет! Рельсы взорваны!
Оступившись в снегу, он налетел на Шергина, отшатнулся, козырнул и выкрикнул, по-рыбьи округлив глаза:
– По пути следования подрыв полотна, господин капитан!
Шергин оттолкнул его и, увязая по колено в сугробе, дошел до паровоза. Состав не дотянул до развороченных, вздыбленных на воздух рельсов десяток метров. Возле стояли машинист в тулупе и валенках и кочегар, вымазанный углем в арапа, выскочивший в одной кацавейке и ушанке. Оба чесали в затылках, сдвинув шапки на лбы.
– М-да, – сказал машинист, косо стрельнув глазами на Шергина.
– Н-да-а, – в тон ему протянул кочегар и посвистел.
– Ну и чья это работа? – спросил Шергин.
– Дак хто ж его знает, – машинист озабоченно потрогал изогнутый рельс. – Партизан вроде близко не водится, на сто верст вокруг. А через сто верст, в Залесовском, аккурат недавно завелись. Злые, говорят, как черти.
– Ремонтную артель вызывать надо, – убежденно сказал кочегар и сплюнул черной слюной в снег.
– Чем ее вызывать? Пер…ть в небо, пока услышат? – сварливо отозвался машинист. – Ждать обходчиков, а то самим топать до Сидоровки. Да починки еще на полторы сутки. Дён пять простоим.
– Сколько отсюда до Барнаула?
– Дак верст полсотни, – прикинул в уме машинист.
Круто развернувшись, Шергин пошел назад, выкрикнул нескольких младших офицеров и велел строить роты для походного марша.
Васька в купе дремал, уронив голову на стол и обнимаясь с заветной шкатулкой красного дерева.
– Ась? Партизаны? Где? – мутно уставился он на Шергина, разбуженный тычком.
К полудню маршевые роты выбрались из таежного туннеля в снежные поля, сливавшиеся на горизонте с белесым небом. Жидкий свет невидимого солнца казался разреженным, глаза быстро утомлялись смотреть в бесконечную белизну и невольно опускались, утыкаясь в спину впереди идущего или в ноги. За полтора часа бескрайнее поле снега высосало из людей все силы и настроило их на строптивый лад. Когда над ротами пронеслось возбужденное: «Жилье!» – Шергин почувствовал себя Колумбом, услышавшим со вздохом облегчения заветное «Земля!».
На поле стали попадаться убеленные вороха неубранного сена. Деревенские строения медленно выползали впереди из снегов, растянувшись в конце концов на половину окоема. Село было большое, из-за домов виднелась каменная бело-голубая колокольня.
– Гляди! Удирают!
По первой роте прошло движение, легкая крикливая суета. По приказу вскинулось несколько винтовок, щелкнули затворы, пукнули выстрелы. От края деревни к лесу позади нее скакали на конях четверо, сверкая белыми башлыками и по-разбойничьи заливаясь свистом. Пули пролетели мимо.
– Уйдут! Эх, уйдут, – переживал румяный поручик с побелевшим от мороза носом, выцеливая из револьвера убегающих.
Три выстрела один за другим отправились в пустоту. Четверо конных скрылись за высоким амбаром в конце села.
– Ушли, – выдохнул поручик и повернулся к Шергину. – А рельсы-то – как пить дать, их рук дело.
У входа в село роты встречала депутация крестьян во главе со старостой, высоким коренастым мужиком, из тех, что плечом заденет – убьет. С медвежьей фигурой и крепко посаженной на туловище головой не вязался его смиренный, виноватый взгляд, беспокойно убегавший все время в поле.
– Здравия желаем, – нестройным хором протянули мужики и посрывали долой шапки.
– Того же и вам, коли не врете, – ответил Шергин.
– Да што ж нам врать-то, помилуй Бог, – открестились мужики. – Чай, к совдепии пристрастия не имеем, сами нахлебались от большевицких нехристей.
– Ярушевский! – позвал Шергин. – Велите обыскать село. Авось, еще кто прыткий сыщется.
Староста, утопив голову в могучих плечах, с тоской проводил взглядом отряженных на обыск солдат.
– Прытких более нету, – прогудел он в бороду.
– А какие есть? – нахмурился Шергин.
Мужики выдали дружный вздох и опять сдернули шапки.
– Виноваты, вашбродь, бес попутал.
Староста снова пустил глаза пастись в поле.
– Мертвый есть. – И уточнил на всякий случай: – Один. Со вчерашнего в сарае лежит.
– Так, – сурово сказал Шергин, – думаю, разбирательство предстоит серьезное.
Староста рухнул на колени и взмолился, смяв в кулаке шапку:
– Вы уж разберитесь, вашбродь, а то ить они прискакали да как пошли лютовать, хуже красных, ей-богу. А мы что ж, мы грех на душу, обида у нас тово… свербеть стала. Что ж с нами как со зверьми, нешто мы не люди, не христьяне?
Не ожидавший покаянных жестов от медведеобразного мужика, Шергин на мгновение опешил. Потом обернулся к стоявшим позади ротным офицерам, приказал устраивать людей. Село моментально наполнилось шумной суматохой, солдатскими житейскими хлопотами и бабьей заботливой беготней. Трубы задымили гуще, куры раскричались громче, девок попрятали от греха и бани растопили.