Царь-гора

Иртенина Наталья Валерьевна

…Разомлев в теплой избе и поборов сытую дремоту, Шергин вышел на крыльцо, вдохнул полную грудь сизого сумеречного мороза.

– Метель будет, – определил поручик Сыромятников, обозрев набухшую небесную мглу.

– Ну показывай, – помолчав, велел Шергин старосте.

Тот повел их в сарай, растворил нараспашку дверь, раскидал солому в углу и виновато потупился.

– Вот.

– Дай света.

Староста зажег масляную лампу. Сыромятников изумленно присвистнул.

Труп был в форме белого офицера, со штабс-капитанскими знаками различия. Изумленными глазами покойник смотрел в крышу сарая, будто силясь пронзить ее и устремиться мертвым взглядом в небеса. На виске кровавилась вмятина.

– Чем вы его? – спросил Шергин.

– Помяли малость, – смущенно пошевелился староста.

– Вижу, что помяли. Били чем?

– Так это… ничем. Ну… сапогом, может.

Староста замер, с внимательным испугом глядя на собственные яловые сапоги с подковками. Шергин посмотрел туда же, поднялся с корточек и вышел вон из сарая.

Пока осматривали труп, на улице в самом деле стало подвывать, затянула вьюга, острые кристаллы снега злобно принялись впиваться в лицо. Шергин быстро вернулся в избу.

– Дознаться, кто бил, и утром повесить каналий, – зло бросил Сыромятников.

Старостиха, не в пример мужу низенькая и такая же широкая баба, в страхе ойкнула и вымелась из горницы.

– Так они и скажут, кто убивал.

– Тогда собрать мужиков и каждого третьего… – уже не так уверенно предложил поручик. – Либо пороть всех. Так этого оставлять нельзя. Это же крамола. Бунт!

– Погодите вы, поручик. Нынче не девятнадцатое столетие, чтоб из мужиков бунт плетьми выбивать. Послушать надо, что староста скажет… Где этого черта медвежьего носит? – в нетерпении воскликнул он.

Из сеней тут же выдвинулась мрачно-покорная фигура с поникшими плечами.

– Больно вы, вашбродия, пороть нашего брата любите, – проговорил староста, глядя из-под мохнатых бровей. – Он вот тоже – «пороть» да «пороть». А было б за что. Из Семена Большака за одно прозвание нагайками дух вышибли. Бабу евойную исполосовали под горячую руку.

– Кто – он?

– Кто… Покойник. Прискакал с казаками и давай, будто зверь, лютовать. Ну, мы его тово… а казачков под замок, значит, в пустой хлев заперли.

– А что же это они от нас, как зайцы, ускакали, да еще с посвистом? – подозрительно спросил Сыромятников.

– Должно, плохо заперли. Выбрались, – развел руками староста. – Коней увели, вас углядели и в лес. Может, беглые какие? – в его голосе зазвучало слабое упование.

Сыромятников беспомощно посмотрел на капитана.

– Ничего не понимаю. Какие беглые? Зачем им от своих удирать?

У Шергина были собственные соображения на сей счет, но пока он не стал вынимать их на свет божий, дабы не вселять лишних надежд в главного свидетеля, а возможно, и участника преступления, которое по военному времени карается расстрелом либо виселицей.

– Когда они появились? – спросил он.

– Давеча утром. Приняли мы их как положено, хлеб-солью. Хлеба, правда, не густо, по весне Совдепия семена, почитай, вчистую выгребла. Так, малость наскребли на посев.

– Что дальше было?

– Дальше-то? Ну, в бане их попарили, самогону на стол выставили. Этот, покойник, все пытал, за кого у нас мужики высказываются, за красных али за белых. А я ему возьми да брякни сдуру: за царя мы, мол, батюшку.

– Отчего ж с дуру? – прищурился Шергин.

– Да мне б смолчать бы, про царя-то, – конфузно ответил староста. – А как сказал, так его, покойника-то, и понесло. Взбеленился, что твой бешеный кобель.

– Ну ты ври да не забывайся, каналья, – прикрикнул на мужика Сыромятников.

– Прощения просим, вашбродия. А только так все и было, ни капли не вру, вот вам святой истинный крест.

Он размашисто перекрестился на иконы, сотворил поясной поклон и продолжал:

– Раскричался, мол, рыволюция эта самая царя отменила, а мы-де холопы и эти… блюдолизы. И что он нас от холуйства отучит беспременно. Ну а дальше совсем… будто волчьей ягоды наелся. Говорит, раз мы перед ними холуйничаем, так это неспроста. Небось, говорит, при красных смелее ходили, а царем себе жида хотим… этого… Штейна, прости Господи.

– Бронштейна.

– Во-во.

Староста замолчал, вдумчиво скребя в бороде.

– Что потом?

– Да чего потом. Лавки в амбаре поставили, первых двух заголили и ну пороть. У казачков рука к этому делу обвыкшая. Семена с десятого удара порешили. Духом слаб был, не стерпел, Царство ему небесное.

И опять перекрестился.

– Да еще баба евойная. Под нагайки кинулась, как он тово… Тут уж у нас засвербело внутрях, обида такая взяла, что… ох. Ну и… все.

– Все? – грозно спросил Сыромятников.

– Да вот еще… – замялся староста, – другой грех на душу взяли.

Он вышел в сени, проделал там некие манипуляции под притолокой, вернулся и с тихим стуком положил на стол небольшой предмет. Шергин и поручик склонились над вещью, изумленно повертели ее в пальцах, изучили со всех сторон, только что на зуб не попробовали.

– Золотая, вне сомнений, – сказал Сыромятников.

Небольшая четырехгранная пирамидка из чистого золота сумрачно и тревожно поблескивала в рыжем свете масляной лампы, точно подмигивала, соблазняя на дурное дело.