Царь нигилистов 2
Шрифт:
Саша слабо представлял, что такое «катехизис».
— Александр Александрович, из чего состоит Священное писание?
— Из Библии.
— А из каких двух частей состоит Библия?
— Из Ветхого и Нового Завета.
— Какие вы знаете книги Ветхого Завета?
— Бытие, Левит, Притчи Соломоновы, книги царств, книги судей, Экклезиаст, Песнь Песней, Псалтырь, Эсфирь, Юдифь, книги пророков, Маккавейские.
Про Маккавейские Саша помнил, потому что их очень агитировал почитать Леша-историк. Но, Саше, понятно, было некогда.
— А сколько их всего?
— Не помню, — признался Саша.
— А что входит в Новый Завет?
— Четыре Евангелия и Апокалипсис.
— И все? — удивился Бажанов.
— А! Еще послания апостолов.
— И все?
— Деяния апостолов.
— Отлично!
Честно говоря, вопросы напоминали Саше типичный набор двоечника, вроде, «какого цвета был учебник?»
— Символ веры можете прочитать? — спросил Бажанов.
— Нет, — признался Саша. — Я его не помню.
Священник вздохнул.
— А «Отче наш»?
— Первые две строчки: «Отче наш, который на небесах! Да святится имя твое!»
— По-русски? — удивился Бажанов.
— Я не помню церковнославянский вариант. Мне кажется, если бы служба была на русском, я бы запомнил. Его же много раз читают. И символ веры — тоже. А так просто непонятные стихи под красивую музыку. Я не помню церковнославянского.
— Вы считаете, что служба должна быть на русском?
— Да.
— Но есть определенные традиции, на русском это будет совсем не то, да и понятен церковнославянский.
— Примерно также, как латынь средневековым немцам.
— Преувеличиваете, Александр Александрович.
— Сужу по себе. А на каком языке Христос дал свою молитву? На древнееврейском или на арамейском?
— На арамейском. Но прежде, чем отменять церковнославянский, вы его сначала выучите.
— Конечно. Думаю, церковная служба мне в этом поможет. Если цель церкви в том, чтобы научить всех церковнославянскому, то — да, богослужение, конечно, должно быть на этом языке. Но мне казалось, что цель не в этом.
— А в чем?
— В том, чтобы научить вере и любви. Разве не так?
— Еще надежде, — поправил Бажанов.
— И какой толк от учебника на непонятном языке?
— Переводим сейчас Ветхий Завет на русский, — улыбнулся Бажанов. — С древнееврейского.
— Вы знаете древнееврейский?
— Да. И арамейский, и греческий.
— Я, конечно, преклоняюсь, но Священное писание — это для нас. Школа для народа — это богослужение. Канон надо переводить.
— Даже переводу Библии есть огромная оппозиция, — сказал Бажанов. — Мы еле это отстояли. В «Пространном катехизисе» митрополита Филарета были молитвы на русском — так заставили переписать. Теперь все на церковнославянском.
— Так и останется русский народ крещеным, но не христианизированным. А какие у них аргументы? Я не понимаю.
— На церковнословянском звучит торжественнее и красивее.
— Ну, как можно предпочесть эстетизм общественной стабильности и социальному миру? Эстеты пусть едут в монастыри и слушают на старославянском, я же не призываю это запрещать.
— Вы думаете, что перевод богослужения укрепит стабильность?
— Да, я так думаю. У нас всегда боятся многообразия, как-то спокойнее всех под одну гребенку, а многообразие стабильнее, потому что разные части уравновешивают друг друга. Много опор всегда надежнее одной. Это о допустимости разных языков. А понятая заповедь будет лучше исполняться, чем подобная заклинанию. Это о переводе. А то будут говорить: «Что нам Евангелие? Мы только крышку его целовали».
— Еще говорят, что нельзя давать святыню псам: не поймут, переврут, преумножит ереси.
— То есть народ — это псы? А это не гордыня?
— Гордыня, конечно, — согласился Бажанов. — Для них народ «чернь».
— Слова «чернь» нет в моем лексиконе, Василий Борисович. И никогда не будет!
Священник посмотрел на него примерно такими же глазами, как Суханов после вывода формулы геометрической прогрессии.
— Новый Завет переведен, — сказал он. — Вы оттуда что-то помните?
— Нагорную проповедь. Но не всю.
— Можете процитировать?
— Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся. Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут. Блаженны миротворцы… не помню…
— Ибо они будут наречены сынами Божиими, — подсказал Бажанов.
— Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царство Небесное.
— Только помните, что правда здесь — это праведность, — сказал священник.
— Мне кажется, это многозначный текст, зачем выбирать только один смысл?
— Вот для этого и нужно толкование церкви, для правильного понимания.
— Здесь ясный текст. Вот, что такое «нищие духом», я не понимаю. Мне всегда казалось, что просвещение — это хорошо. И разум нам не зря дан.
— Это не про просвещение, это про смирение, — сказал Бажанов. — Но действительно трудное место, мы еще об этом поговорим. А остальные Заповеди Блаженства?
— Там было еще что-то про кротких, но я точно не помню.
— И про «чистых сердцем», — заметил священник. — И про «плачущих». Но и это много. Ничего, выучите. А из Ветхого Завета ничего не помните?
— Помню: «Разреши оковы неправды, развяжи узы ярма, и угнетённых отпусти на свободу». Но не помню, откуда это. Иезекииль?
— Исаиа, — сказал Бажанов.
Послышался осторожный стук в дверь.
— Да? — отозвался священник.
Дверь приоткрылась, и в комнату заглянул Гогель.
— Прошу прощения, — сказал он, — но у Александра Александровича уже полчаса прошло от обеда.
— Ох! — сказал Бажанов. — Это я прошу прощения!
— Экая безделица, — сказал Саша. — Ваш урок гораздо важнее.