Царь нигилистов 2

Волховский Олег

— Вспомнил Саша.

— Признаться, я ждал «Лизетты», — сказал Куриар.

— «Лизетта» хороша, но это глубже. Хотя по поводу Фурье и Сен-Симона я с автором не согласен. Социализм — это вредная иллюзия.

— Почему?

— Потому что бескорыстно трудиться для общего блага может очень небольшая часть человечества. Остальные, увы, эгоистичны. И в подобной системе они либо попытаются жить за счет других и ничего не делать, либо социализм превратится в систему подавления личности, чтобы принудить их работать для общественного блага. И это будет такое азиатское рабство, которого мир еще не видывал. А рабство — не самая эффективная экономическая система. Так что крахом это окончится в любом случае.

— Нужно запретить Фурье и Сен-Симона, Александр Александрович?

— Ни в коем случае! Для истины свободная дискуссия не опасна. Пусть ее боятся лжецы. Более того, пусть социалисты организуют коммуны и социалистические артели. Рано или поздно они разорятся, и это будет лучшим доказательством несостоятельности теории.

— А если не разорятся?

— Разорятся. В крайнем случае, их хватит на одно поколение, пока энтузиазм не иссякнет.

— Быть может… — проговорил Куриар. — Время покажет. Мне Николай Александрович рассказывал про какие-то карточки со словами…

— Да, я выписывал на карточки французские слова с переводами, а потом учил. Я могу их принести на следующее занятие.

— Мне было бы интересно прямо сейчас посмотреть.

— Я могу сходить… или послать лакея.

Саша позвонил в колокольчик, и минут через десять с Митькой прибыли карточки.

Куриар по ним поспрашивал. Саша сделал пару ошибок, но учитель явно был доволен.

И поставил пятерку.

— Ну, это явно авансом, — заметил Саша.

— Ваши летние занятия просто невозможно было не отметить, — сказал учитель. — А для исправления произношения надо слушать побольше. Я буду вам читать с Николаем Александровичем. Что бы вы хотели послушать, какую книгу на французском?

— Вы знаете, мне кажется я когда-то начинал читать Франсуа Рабле, а потом книга куда-то от меня делась…

На самом деле, Рабле Саша начинал читать в пионерском лагере как раз в том же возрасте, сколько сейчас было его новому телу. Как ни странно, потрепанный и зачитанный Рабле вполне себе водился в лагерной библиотеке, и его даже без проблем выдавали. Саша успел прочитать первую главу про то, чем именно приятнее всего подтираться, а потом смена кончилась.

— Это было ужасно смешно, — продолжил Саша, — хотя я то краснел, то бледнел. Мне бы хотелось прочитать дальше. Хотя, наверное, книга не для чтения вслух. Со слишком пикантных подробностей начинается. И я не знаю, пойму ли я французский 16-го века. Он, наверное, очень устарел?

— Точно не для чтения вслух, — улыбнулся Куриар.

— Тогда что-то другое. Можно, конечно, вспомнить Дюма. Послушаю с удовольствием. Или Гюго. Знаете, я так и не прочитал «Отверженных». Знаю, что книга тяжелая, но это же мастрид.

— «Отверженных»? — переспросил Куриар. — Я не знаю такого романа.

— Может быть, я неправильно называю. Они, на самом деле, скорее, «Ничтожные»…

— Все равно.

— А «Собор Парижской Богоматери» издан?

— Конечно. Правда, на русском не полностью.

— Можно его. На французском. А почему не полностью?

— Цензура не все пропустила.

— Боже мой! Что там цензуре не пропускать?

Про «душу дьяволу продам за ночь с тобой» было в тексте Гюго? Или это только мюзикл? Саша, хоть убей, не помнил. Но, на всякий случай, решил не цитировать.

Куриар тонко улыбнулся.

— Посмотрим, — сказал он.

Отдельного урока русской литературы не было, был урок русской словесности.

Когда-то, еще в советской школе, для Саши было сущим мучением писать школьные идеологически выдержанные сочинения по литературе, и он их главным образом списывал у различных критиков: от Добролюбова до советских — Цейтлина и Гуковского.

В Перестройку стало возможным несколько отступать от канона, и дело пошло на лад. Правда, не без эксцессов. Тогда Саша получил свою первую и последнюю двойку по литературе за сочинение на тему «Герой нашего времени». Само собой, Саша решил трактовать тему, как Лермонтов, а не проставлять героев — строителей социализма. Герой эпохи заката тоталитаризма оказался у Саши разочарованным в жизни потерянным человеком, а не пламенным коммунистом.

Сочинение Саша писал в основном по свеженапечатанной в журнале «Октябрь» повести Виктора Астафьева «Печальный детектив». Ситуация осложнялась тем, что Саша читал эту повесть, а учительница, видимо, нет. По крайней мере, она упрекнула класс в том, что кое-кто использовал в своих сочинениях несуществующие произведения. И Саша воспринял это на свой счет.

В общем-то, единственную не двойку (а именно пятерку) за сочинение получила одна из четырех девушек в классе — комсорг, написавшая то, что надо. В математике барышня не разбиралась от слова «совсем», и, в результате, обладала нулевым авторитетом. Ее сочинение учительница зачитала как образцовое под громовой хохот не верящих в коммунизм присутствующих. Ну, специфика 179-й школы.

К концу десятого класса Саша осознал, что может написать примерно все, что угодно, на какую угодно тему. Единственно что он не любил, так это лгать и лицемерить. В результате в сочинениях по литературе предпочитал менее острые темы, в основном, девятнадцатый век. Ну, ведь «вольнолюбивая лирика Пушкина» — это же правильно, это же за свободу и против тирании.

В МИФИ он несколько лет пытался пихать свои статьи в институтскую газету «Инженер-физик». До 21 августа 1991-го они туда хронически не пропихивались. Зато его хронику трех дней защиты Белого Дома напечатали сразу и без малейшей правки в первом вышедшим после событий номере.

И после этого у него печатали вообще все примерно везде.

Лафа продолжалась до второй половины двухтысячных, а потом все начало стопориться, и чем дальше, тем больше. После 2014-го его перестали печатать совсем. Причем, независимо от тематики: что на политические темы, что на чисто юридические.

Вспоминалась притча о Диогене и Аристиппе. У Диогена на ужин был хлеб и чечевица. Блестящий ученик Сократа Аристипп, обласканный тираном Сиракуз, увидев это, сказал: «Научись угождать царям, и тебе не придется есть чечевицу». На что Диоген ответил: «Научить есть чечевицу, и тебе не придется угождать царям».

Саше даже не пришлось есть чечевицу. Пока были клиенты — были деньги. И в двухтысячные их водилось даже больше, чем в девяностые. Он утратил только возможность высказываться и влиять на события.