Царевна

На Москве раздался тревожный набат колокола Успенского собора. Толпа, сгрудившаяся у красных кирпичных стен Кремлевских башен, сиротливо охала и крестилась.

– Царь умер! – пронес над ней ветер обрывки слов патриарха Иокима.

Меж ног толпы просунулась голова юродивого:

– Царь православный умер, а царевич Петр с еретиками дружбу водит. Латинские обычаи привечает. Антихрист. Стрелец, сдерживающий толпу, покосился на юродивого и загнутым носком кожаного сапога, ударил его по измождённому, грязному лицу:

– Чего несешь, сучий сын. Царскую особу хаишь? Юродивый завопил от боли и уткнулся головой в талый с черными проплешинами апрельский снег. Из его головы, с небрежно торчащими клочьями волос, в грязную жижу тянулись тонкие струйки алой крови. Бабы протягивали к служивому руки, стремясь ухватить стрельца за уши, щеки, и губы, словно лебеди-шипуны.

– Ты, пошто святого человека изобидел, ирод? – заорали мужики в неугомонной людской толпе.

– Креста на тебе нет, злодей! – неслось со всех сторон.

Стрелец отшатнулся. Толпа наступала на него, стремясь ухватить руками, сгрести и кинув себе под ноги затоптать, как полудохлую амбарную мышь.

– Ну, назад все, псы! – к стрельцу на помощь подскочили еще несколько служивых.

– Над царевичем потешаться посмели? Стрельцы стали оттеснять толпу к избам Посадской Ямской слободы.

– Дави их братцы, – разносилось средь стрелецкого строя.

Стрельцы выдавливали посадских с площади широкой грудью и черенками бердышей. Из Спасской башни, по мосту к Лобному месту спустился боярин в соболиной шубе и бобровой шапке.

Развернув грамоту, он обвел площадь и прочел первую строку:

– «Государь наш, Фёдор Алексеич, почил волею Господа и нарек наследниками царства своего, царевича Петра Лексеича, от матери его Натальи Нарышкиной и царевича Ивана Лексеича, от матери его царевны Марии Милославской. На то, будет воля царская и сие завещание».

Народ охнул и замолчал.

Боярин сплюнул на снег кровавый сгусток и продолжил:

– А кто сие завещание не примет, тот волею Государей Московских будет обезглавлен. Соправителем сих государей державы нашей, в виду их малых лет, Господь дал в соизволение царице нашей Софье Алексеевне Милославской, сестре их. На том целуйте крест и идите с Богом.

Но толпа не желала расходиться. В сторону стрельцов полетели проклятья и комья смерзшейся земли.

– Ироды! – голосили бабы.

– Каина дети, – вторила им толпа в изношенных зипунах. Народное волнение распалялось все больше и больше, и уже никто не обращал внимания на затихшее тело юродивого, лежащее на почерневшем от копоти, снегу. У одноглазого мужичка с жидкой бородкой в заиндевевших от холода руках, блеснуло калёное лезвие ножа. Он прильнул к толстой бабе в разноцветном платке и тут же отпрянул, пытаясь скрыться в толпе.

– Убили. Убили, царица небесная, – заверещали бабы в толпе. Одноглазого мужичка тут же поймали за рукав изодраного кафтана и, кинув на снег, принялись зверски топтать ногами. Стрельцы бросились к месту драки, пытаясь прорезать толпу и вытащить убийцу на площадь.

Боярин мерзко хмыкнул и развернулся к стрелецкому старшине: – Утихомирь тут всех.

– Я во дворец пойду, царево завещание исполнять, вся Дума, почитай, в сборе, а я тут на мужицкие склоки смотрю. Старшина кивнул:

– Будет сделано боярин!

Он махнул кому-то рукой и, из ворот вышел еще один стрелецкий полк. Стрельцы в зеленых кафтанах с пищалями наперевес сделали первый шаг в сторону беснующейся толпы.

– С плеча снять! – зычно выкрикнул стрелецкий старшина.

– Без команды с патроном заряжай! Стрельцы скинули ружья и высыпали в замок порох.

– Первый выстрел в воздух! – скомандовал старшина.

– Первый выстрел в воздух, – эхом пронеслось по строю.

Толпа испуганно шарахнулась назад.

– Пли. Пли. Глухой раскат выстрела десятков пищалей, словно весенняя гроза, пронесся над Лобным местом, сорвав с колокольни Ивана Великого десятки ворон и галок. Выстрел был настолько силён, что заставил испуганно вздрогнуть родовитых бояр в Думской палате, а придворный писарь невольно опрокинул чернильницу на лист царского указа в Посольском приказе. Толпа бросилась наутек, оставив в таявшей весенней жиже юродивого и окровавленное тело одноглазого мужичка, что еще недавно так ловко орудовал в толпе острым ножом, срезая у посадского люда кошельки с пояса. Толпа рассеялась.

Казацкий старшина довольно крякнул:

– Так-то лучше, а то гляди, чего удумали, бунт учинять.

– Сенька? – звонко крикнул он.

Перед старшиной тотчас возник стрелец:– Слушаю господин урядник.

Старшина покачал головой и плюнул на подтаявший снег.

– Убери этих двоих, – он указал на тела, лежащие на площади. И кровушку соскребите. Он повернулся в сторону Ивана Великого и перекрестился.

– Чует мое сердце, еще немало здесь люду православного поляжет, – с досадой заметил он рядовому.

– На все Божья Воля! – равнодушно ответил стрелец.

– Ну, ты иди уже исполняй, – старшина ласково хлопнул его по плечу.

– А как выполнишь, доложи. Я пока в казармы наведаюсь. Старшина развернулся и широким шагом зашагал в сторону ворот Кремля.

Толпа тем временем рассыпалась по узким улочкам многочисленных слободок Москвы. Стеленные кривыми деревянными досками тротуары меж рядов посадских изб и каменных палатей бояр, не выдерживали такого количества бегущего народа, люди падали в непролазную весеннюю грязь улиц.

В думской палате было тихо. Бояре в высоких шапках и пестрых кафтанах с меховыми воротниками испуганно переглядывались между собой.

– Ну, чего же ждать нам теперь? – скривился боярин Василий Голицын.

– Так сейчас царевна Софья нам все и поведает, – усмехнулся думный дьяк Шакловитый.

– Али ты куда спешишь, батюшка?

Голицын тяжело вздохнул:

– Куды мне теперь спешить-то Федор Леонтич?

– Ну, так и потерпи немного, чай не пахоту сеять.

Голицын покосился на остальных бояр. В глазах Нарышкиных читался страх. Причина его была видна издалека. Место, на котором стоял трон московских государей, было пусто. Стоило ли думать об обезглавленной России? Нет Государя – нет и трона. Вместо него стояла маленькая резная табуретка, которую принесли из покоев дворца кто-то из слуг.