Царский двугривенный
Шрифт:
Таракан с интересом наблюдал, как мясник шевелит узлы толстыми ногтями.
— Чего мучаешься? — посоветовал он нагло. — Тесаком вспори — и весь бал.
Узелок стал подаваться. У Славика задрожали колени. А Таракан стоял, как ни в чем не бывало, у самой лавки, заложив руки в карманы. Он так веровал в свою счастливую звезду, что иногда без всякой надобности пускался на крайний риск, словно испытывая терпение охраняющих его неведомых сил.
На этот раз палочкой-выручалочкой оказались собачники.
В
— Гляди за товаром! — завопил Кулибин неизвестно кому и бросился из дверей.
Козырю сильно не повезло.
После неудачного сальто ему стало совсем худо. Он улегся на самом виду, на пути у идущих во все стороны людей, и задремал.
Он несколько раз засыпал и просыпался, и все время ему снился один и тот же неприятный сон.
Ему снился человек в черном шелковом цилиндре. Человек семенил по Соборной улице с саквояжем в руке, следы его пахли мокрыми опилками. Козырю было почему-то жутко. Человек заскочил на газончик, обнюхал чугунную тумбу, воротился на асфальтовый тротуар и затрусил дальше… Дворник замахнулся на него метлой. Он отпрыгнул и побежал, тревожно оглядываясь. На пути валялась косточка, но он пробежал, даже не понюхав ее. Рядом с ним бежал мороженщик… И внезапно Козырь понял, что его пугало. Все люди, которые обыкновенно стояли на одном месте — дворники, милиционеры, мороженщики, — бежали в ту же самую сторону, куда и человек в цилиндре. То, что все они бежали в одну сторону, как будто спасаясь от потопа, и было самое жуткое.
Прежде Козырь давно бы догадался, что сон предвещает беду. Но он был болен, и слабость придавила его.
Очнулся он, когда шею его сдавил проволочный хомут. Он открыл глаза и с ужасом увидел заслоняющее половину неба лицо собачника в бархатной тюбетейке.
Зажав ухватку коленями, собачник вынимал из ладони занозу.
Подошли люди: разодетая Алина, выпивший маляр с красным, как морковь, лицом, дедушка с афишками. Козырь улыбнулся маляру, рванулся. Петля затянулась крепче.
Козырь взвизгнул.
— Не любишь! — сказал маляр.
Заноза не вынималась. Собачник крикнул по-татарски. Подскочила татарочка с тонкой, как нагайка, косой, подала булавку. Он вручил ей ухватку и занялся занозой.
— Дочку и ту приучил живодерничать, — сказал квасник в кумачовой косоворотке. — Нехристь.
— Какая это дочка. Это жена.
— Еще чего надумал! Вот она, жена, на вожжах сидит, — квасник кивнул на фургон, в котором скулили и царапались отловленные барбосы. — Разуй гляделки-то…
— Та старая жена. Это молодая.
— Ладно брехать!
— Чего брехать! Ихний закон до четырех баб дозволяет.
— Ну и вера! Тут с одной не знаешь, что делать.
— Он небось знает
Собачник молча занимался своим делом. На хохот и остроты он обращал внимания не больше, чем на пыль и ветер.
— За что его поймали, бедного? — вздохнула Алина.
— За то, что закон надо соблюдать. Собака должна обитать при хозяине.
— Возьмите его кто-нибудь. Он смеяться умеет. Такой душка.
— Дед, взял бы ты… Сидели бы на печи да друг дружке улыбались.
— Отвяжитесь вы от меня, ради Христа, — дряхлая голова дедушки непрерывно кивала, и казалось, что он на все соглашается.
— Деда самого скоро на петлю изловят.
— Да он убежит.
— Старый-то? От кого хочешь ускачет.
— И две жены не поймают.
— Отвяжитесь, ради Христа.
— А-а! Не любишь!
Как раз во время этого разговора Кулибин бросил на прилавок пачку бумаги, перекатил ее на один бок, потом на другой и стал примеряться, где лучше развязывать, и у Славика потемнело в глазах, и Таракан сказал: «Надо бы рассчитаться, хозяин».
— Эй ты, Сабантуй! — спросил продавец кваса. — Чем она тебе приходится? Жена или что?
Собачник не отвечал.
— Молчит, — сказал маляр. — Царь персидский.
— Не хочет с нами, с дураками, связываться.
— Брезговает.
— За людей не ставит. Сам барбосом стал возле барбосов-то.
— Возьмите же его кто-нибудь, мужчины, — просила Алина. — Он сальто умеет крутить.
При слове «сальто» Козырь насторожился. Он подумал, что если удастся перевернуться, его, может быть, отпустят. Он собрался с последними силами и прыгнул.
Татарочка взвизгнула.
Козырь почувствовал, что петля ослабла, и, поджав уши, полетел по базару. Его подбадривали, шлепали в ладоши, свистели. Где-то далеко гоготал маляр и взвизгивал по-татарски собачник. Только палка не отставала ни на шаг и жутко грохотала за спиной.
Сперва Козырь сунулся в ноги людям, в темноту, под лотки с товарами. Загремели на землю гипсовые коты-копилки, зазвенели осколки. Козырь изо всех сил работал мохнатыми лапками. Он вспомнил, что в мясных рядах между пустыми бочками есть конурка, и повернул туда.
Он мчался сломя голову, прижав уши и вывалив тонкий язычок. А палка прыгала за его спиной, не отставая, и бранилась, бранилась, бранилась.
Вот и мясные ряды, вот и бочки…
— Гляди за товаром! — послышался крик из лавки.
Кулибин в два прыжка настиг беглеца и наступил сапогом на палку.
Козырь упал на спину, захрипел, забился в пыли.
Все ближе раздавался топот собачника, и бренчали ключи у него на поясе.
— Давай, Сабантуй! — подначивал Кулибин. — Быстрее! Держи, не упускай!