Царственный паяц
Шрифт:
Ныне получать уже поздно: опять-таки этот «кризис». Мы с Ф<елиссой>
М<ихайловной> решились на рискованный шаг: печатаем сейчас в Нарве (от нас 40
кил<ометров>) книгу последних моих стихов на свой счет. В магазины отдать ее
нельзя: денег не добудешь, надуют. Хотим посылать знакомым с просьбой
распространять по рукам. Печатаем 500 экз<емпляров> по цене 8 фр<анцузских>
франков за экземпляр. Распродав все книжки, просуществуем 6
только? Называется книжка (в ней 32 страницы) «Адриатика». Может быть, и Вы не
откажетесь попробовать предложить несколько? Были бы Вам очень признательны.
Если позволите, пришлю бандеролью столько эк- земпл<яров>, сколько надеетесь
продать. Но не знаю, разрешено ли переводить из Бельгии деньги за границу? М<ожет>
б<ыть>, узнаете? Да, издание книжки автором — единственный более или менее
приличный выход из положения. Хочу послать и в Париж, и в Берлин, и в Болгарию, и
в Югославию, и в Польшу. М<ожет> б<ыть>, на скопленную сумму проживем сентябрь
и октябрь, и даже в Румынию поедем, а м<ожет> б<ыть>, еще отсрочим гибель на
полгода в Тойле. Да, гибель, ибо я - поэт. Только поэт.
070
>v I >v
Ваша открытка прелестна, но моя паутина, к счастью, не столь цепка: меня паучок
160
не погубит все же.
В следующем письме я много напишу Вам, дорогая, интимного, откровенного,
сердечного - с вами это дивно! Вы так хорошо все воспринимаете, что ничего не
хочется от Вас скрывать, прикрашивать. Я писал, что гибну от «нее». Так ли это, все
же? Ф<елисса> Мсихайлов- на> сама отчасти слегка повинна во всем. Повинна без
вины. Впрочем, до следующего письма. Наш искренний привет Вам, А<лександру>
Г<ригорьевичу> и Игорю. А наша англичанка все еще не едет: ее задерживает болезнь
сестры.
Целую Ваши ручки нежно.
Ваш Игорь
5
18
августа 1932 г.
ТоПа, 18.VIII.1932 г.
Дорогая София Ивановна,
Ваше длительное, — как впоследствии выяснилось, такое понятное, — молчание,
говоря откровенно, меня крайне беспокоило, и я тщетно силился найти ему какое-либо
объяснение. Меня оно положительно пугало, тем более что я знал, в каком ужасном
состоянии духа Вы в последнее время находились и находитесь. Поэтому, когда я
получил на днях Ваше письмо, я очень ему обрадовался, хотя, увы, радостного у Вас
немного, и я искренне всей душой опять и опять соболезную Вам. Но
это уже из области явно отрадного, и я спешу поздравить Вас и порадоваться Вашей
радостью. Верю, что Вам крайне тяжело и горько, но не теряйте бодрости: жизнь так
часто неожиданно и круто меняется, и то, что вчера еще могло показаться совершенно
невозможным, завтра делается простым, ясным и доступным. У нас, по крайней мере,
так почти всегда, и это дает мне смелость бодрить и друзей своих. В настоящее время
мы готовимся вновь вступить в полосу испытаний, и вся надежда, как я Вам уже и
писал, на распродажу новой книжки, вышедшей в свет только 5 авг<уста>. Я разослал
уже по Европе и Америке 250 экз<емпляров>, т<о> е<сть> половину всего издания.
Недели через две-три начнут постепенно выясняться результаты. Пользуясь Вашим
добрым разрешением, послал 16-го и Вам 15 экземпляров:^ Вот Бельгия, напр<имер>,
такая страна, перевод денег из которой разрешается. Но есть страны, напр<имер>
Германия,
Польша, Латвия, Болгария, Югославия, из которых никак и ничего не получить. Но
я все же послал книжки и туда в надежде каким-либо чудом получить и оттуда!.. Как-
нибудь через эст<онское> посольство или иным способом. Каким - пока сам не знаю. О
моей «Адриатике» вчера в рижской газете «Сегодня» появилась прекрасная статья
Пильского, и это заменит мне объявление о книге. 24-го июля приехала к нам, наконец,
из Лондона Грациэлла Брейтвейт и внесла в нашу глушь свежую струю и оживление.
Это молодая, очень деловая и энергичная женщина, которая сразу же стала звать нас на
осень в Англию, чтобы дать там один-два концерта, о чем немедленно же написала
своей сестре, и та охотно идет навстречу в смысле содействия своего по устройству
вечеров. Но, хотя там и 30 т<ысяч> русских, мы все же еще не решили, ехать ли нам
туда, т<ак> к<ак>, говоря по правде, эта страна, во-первых, не очень-то нас к себе
влечет, а во-вторых, и на успех как-то не рассчитываешь в тех чуждых — во всех
отношениях — краях. А мы думали уехать из Тойлы между 20-25 октября прямо в
Рагузу и пожить там месяц-другой, а уж потом что-либо предпринимать в Югославии и
Румынии. В это лето у нас особо много людей — и в Тойле, и в нашем доме. А на днях
приедет из Берлина эст<онский> поэт с одной дамой, и инженер Эссен на 6 дней из
соседнего местечка, расположенного от нас в 16 километрах. Сейчас он поехал на яхте