Целитель
Шрифт:
Девятнадцатого апреля двое мужчин сели в один из последних самолетов со свастикой. Других пассажиров в салоне не было.
Это было понятно. В окрестностях Берлина уже была слышна русская канонада. В подземном убежище под рейхсканцелярией разъяренный Гитлер метался, как зверь в клетке, изрыгая чудовищные приказы, продиктованные отчаянием, бешенством и безумием.
В самолете оба путешественника хранили молчание — отчасти из-за шума моторов, а отчасти — из-за того, о чем им приходилось думать.
Мазур любовался в иллюминатор расстилающимися перед ним равнинами Северной Германии. Керстен по привычке сцепил руки на животе и полузакрыл
Мазур был молод, высок, строен, темноволос и безукоризненно одет. По его красивому лицу было видно, что у него цепкий и ясный ум, он умеет настоять на своем и прекрасно владеет собой.
«Ему все это понадобится», — подумал Керстен.
2
В шесть часов вечера Мазур и Керстен вышли из самолета на сумеречном и пустом аэродроме Темпельхоф. Их никто не встречал. Кроме полицейских, там не было никого. Керстен показал им свой паспорт. Мазур держал свой в кармане. У него ничего не спросили — Гиммлер держал слово.
Однако машина, которая должна была их отвезти, не приехала.
Позже Керстен и Мазур узнали, что сообщение из Стокгольма о точном времени их прибытия передали с опозданием. Но в этот момент они сильно встревожились — неизвестно, сколько надо было ждать и чем вызвана задержка.
Вдруг в зале, где они сидели, затрещал громкоговоритель. Потом оттуда полился голос, который они оба узнали сразу. Это был голос Геббельса, самого сильного и фанатичного нацистского оратора, верного глашатая Гитлера, прославлявшего самые главные даты, события и триумфы партии и Третьего рейха.
Керстен и Мазур посмотрели друг на друга. Для того чтобы выступил Геббельс, должно было произойти что-то очень существенное, какая-то важная новость или серьезное решение.
«Радуйся, немецкий народ! — начал Геббельс. — Завтра — день рождения твоего любимого фюрера».
По мере того как он произносил свою речь, вдохновленную этим событием, Керстен и Мазур изумлялись все больше и больше. Они не верили своим ушам.
Эта хвалебная песнь из бетонного бункера, где прятался загнанный Гитлер, была обращена к голодающему, отчаявшемуся, побежденному народу под бомбами… Казалось, что это бред.
Наконец голос Геббельса смолк, а за Керстеном и Мазуром приехала машина. На автомобиле, принадлежавшем к личному гаражу Гиммлера, была нарисована эмблема СС. Около машины стоял секретарь в форме. Он выдал Керстену два пропуска с печатью рейхсфюрера, подписанные Шелленбергом и Брандтом. Там было указано, что обладатели этих документов освобождаются от обязанности иметь паспорт и визу.
Чтобы доехать до Хартцвальде, надо было пересечь Берлин. Уже стемнело. Призрачный, разрушенный бомбардировками город освещала только сверкающая луна.
Шофер СС торопился — выехать из Берлина надо было до того, как в небе начнется смертоносный парад, каждую ночь, как по часам, терзавший столицу. Русские, английские, американские эскадрильи налетали волна за волной, без передышки и без пощады.
Но даже отлично зная город, шофер, везший Керстена и Мазура, быстро ехать не мог. Надо было объезжать груды развалин, перекрывавшие уличное движение. Он осторожно пробирался по узким переулкам и проездам, проделанным танками через разрушенные дома.
Наконец они выбрались из города-западни и оказались на широком шоссе. Но через полчаса их остановил патруль и велел выключить фары. Объявили воздушную тревогу. Пролетела первая группа бомбардировщиков. Шофер СС натренированным ухом прислушался на секунду:
— Советские.
По небу сновали лучи прожекторов. В их перекрестьях были видны самолеты. Мазур с любопытством ждал, когда начнут работать зенитные батареи. Для него, человека, приехавшего из страны, которую война пощадила, все это было в новинку и поражало. Но никаких выстрелов не последовало.
— Все забрали на фронт, — пояснил шофер.
Горизонт запылал. Бомбы падали на Берлин, на предместья, на близлежащие дороги. Машина заехала в лес и остановилась под прикрытием деревьев.
Керстен и Мазур добрались до Хартцвальде только к полуночи. Доктор отдал Элизабет Любен привезенные из Стокгольма продукты, которых в Германии давно уже не было, — чай, кофе, сахар, пирожные, — чтобы как можно лучше принять гостей, которых он ждал.
Шелленберг приехал в два часа ночи. Он был в гражданской одежде, усталый, расстроенный и встревоженный. Высшие инстанции нацистской партии в лице Бормана все строже требовали от Гиммлера точного и неукоснительного исполнения распоряжений, касающихся массовых убийств и уничтожений, которые Гитлер, уже обреченный на самоубийство, отдавал своим верным последователям из подземной берлоги. Борман находился в таком же состоянии исступления, как и Гитлер: вместе с национал-социализмом должны погибнуть все его враги или, по крайней мере, те, до кого может дотянуться петля, огонь или железо.
— Боюсь, — сказал Шелленберг, — в конце концов Гиммлер все-таки выполнит приказание и откажется от данных вам обещаний. Борман очень близок с Гитлером, у них дружеские отношения, а Гиммлер его очень ревнует и боится.
Слушая это, Керстен подумал, что попал в параллельную реальность: среди руин и пепла, когда последние минуты их власти, а возможно, и жизни были уже сочтены, высшие чиновники режима продолжали интриговать, ревновать, соперничать точно так же, как в те времена, когда они были хозяевами Европы и грозили поработить весь мир. Все они — Геринг, Геббельс, Риббентроп, Борман, Гиммлер — продолжали водить свой безумный хоровод вокруг своего сумасшедшего повелителя. Они все еще могли погубить тысячи жизней. У Шелленберга в силу его работы имелись средства следить за каждым шагом главных героев этой пляски смерти. Его опасения надо было принять всерьез. Работа Керстена с Гиммлером не была закончена. Колонна автобусов, вывозивших спасенных узников, все еще не пересекла границу Германии. Концлагеря все еще могли взлететь на воздух вместе с заключенными.
Доктор и Шелленберг еще раз проанализировали ситуацию. Наконец Шелленберг сказал:
— Главное, чтобы вы подвели Гиммлера к тому, чтобы он подтвердил мне данные вам обещания. Даже если после вашего отъезда он возьмет свои слова назад и отдаст приказы на уничтожение, мы с Брандтом примем меры, чтобы его приказы не были переданы.
Шеф контрразведки безрадостно улыбнулся и добавил:
— Состояние, в котором находятся наши линии связи, будет достаточно уважительной причиной.
В девять часов утра Керстен представил Шелленберга Норберту Мазуру. Еврейский представитель объяснил генералу СС, чего он хочет добиться. Шелленберг обещал ему полную поддержку перед Гиммлером. Они должны были вместе вернуться в Хартцвальде поздно ночью — раньше рейхсфюрер освободиться не мог.