Целую тебя, мой Пьер
Шрифт:
– Какова бы ни была моя личная жизнь, господа, во-первых, она вас не касается, а во-вторых, при нахождении доказательств, а их я почти нашёл, я вынужден буду доложить царю.
Молчание было ему ответом.
– Зачем вы это делали? – строго продолжил он.
– Да ради смеха, Пётр Петрович, – заискивающе начал Воронцов. – Забавно же… Мы даже название своей группе придумали "Весёлая банда".
– А вы понимаете, какие последствия будут от вашей забавы?
– И какие же? – ухмыльнулся Нефёдов.
– Дуэли, – сурово ответил Ланской, – и я полагаю, вы знаете, как Николай Павлович ненавидит дуэли… Наказание за неё понесут и участники, и секунданты, и все, кто имеет хоть малейшее к ней отношение. Вы этого хотите, господа? Все последствия просчитали?
Нефёдов молча налил себе рюмку водки и так же молча выпил. Товарищи растерянно переглядывались. Всем был известен крутой нрав царя. Ланской взглянул на офицеров и вдруг подумал, что, в отличие от него, те совсем молоды. Если рассказать государю про дурную "банду", то карьера и жизнь их изменится кардинально. Может, в лучшую сторону, если попадут в хорошую часть, а может, и в худшую, если сопьются с горя.
– Пётр Петрович, – хрипло заговорил Нефёдов, – а есть ли вариант, при котором вы сможете нас не выдать Его величеству?
– Есть, – медленно начал Ланской, обдумывая, что может обещать проштрафишимся офицерам, – я не назову ваши фамилии, если дадите слово чести, что прекратите рассылать подобные бумаги. Кстати, у кого вы нашли сей образец? Насколько я понял, вам его передал дипломат? Так?
– Так, – вздохнул и неохотно подтвердил Нефёдов.
После заключительной рюмки он как-то сразу раскис, расстегнул тесный мундир, и создалось ощущение, что он вот-вот ляжет на руки и уснёт прямо за столом.
– Продолжайте, Нефёдов.
– У барона Геккерна играли в карты… Там я увидел отпечатанный экземпляр с пустыми строчками. Ну и выпросил… вернее, выиграл в штосс, – неохотно ответил он.
– Понятно… Так вы даёте слово чести, господа, что перестанете рассылать эти гадкие дипломы?
– Даю… даю… даём, господин полковник, – за всех подытожил Нефёдов, снова наливая себе водки. – Если вы не… донесёте… – он икнул, выдыхая перегаром на поморщившегося Ланского, – я буду вашим должником.
– Не нужно, Владимир Сергеевич, надеюсь на ваше благоразумие. – Пётр встал с облегчением, – честь имею, господа.
На следующий день, когда Ланской пришёл на дежурство, Николай его встретил особенно тепло и предложил вместе пойти поздравить императрицу с днём рождения младшего сына – Михаила Николаевича, которому исполнилось четыре годика.
В покоях Александры Фёдоровны не придерживались строгого этикета, в отличие от вдовствующей императрицы Марии Фёдоровны, поэтому фрейлины, разливавшие чай, часто по приглашению царицы присаживались за стол и беседовали со своей патронессой. Сегодня к завтраку позвали и детей – Ольгу Николаевну, застенчивую девушку четырнадцати лет, и самого именинника – Михаила Николаевича, подвижного мальчика, с удовольствием принимавшего поздравления и подарки.
Когда император, торжественным шагом и доброй, отеческой улыбкой на красивом лице, в сопровождении Ланского вошёл в гостиную супруги, все дамы, кроме Александры Фёдоровны, всполошились и поспешно поднялись. Однако Николай тотчас усадил их обратно и подозвал к себе сына.
Ланской нёс за царём подарок – небольшую, но настоящую саблю в ножнах. Николай торжественно вручил оружие Михаилу, благословив на ратные подвиги "во славу Отечества". Царица с любовью наблюдала за этой сценой, сложив тонкие руки, унизанные перстнями, на коленях. Выглядела она не совсем здоровой. Казалось, что роды вытянули из неё последние соки, и её худоба стала чрезмерной.
Посередине гостиной был накрыт стол для торжественного завтрака: в центре, в узких фарфоровых корзинах, стояли лиловые цветы и тонкими завитками зелёных стебельков тянулись к каждой тарелке. Весь стол был уставлен любимой едой детей – аппетитными пирожными со свежими фруктами, на которые восхищённо смотрел и царственный малыш, и более взрослая Ольга Николаевна.
– Мы вас ждали, государь. Давайте уже пить чай. Прошу вас, Пётр Петрович, сюда, – слабым голосом позвала императрица.
Ланской сел на предложенное место в конце стола. Фрейлины тут же принялись разливать в маленькие чашечки с золотым ободком ароматный чай. Старшая из фрейлин, Шишкина Олимпиада Петровна, была пожилой и излишне болтливой женщиной. При виде царя она робела, и это было лучше для неё. А вторая, княжна Мария Ивановна Барятинская, была под стать своей патронессе – Ольге Николаевне, такая же скромная и спокойная, а в придачу ещё очень красивая – блондинка с чёрными бровями. Пока она наливала чай, Николай откровенно любовался ею.
Александра Фёдоровна заметила интерес супруга:
– Скажите, Мари, – начала она по-французски, – это правда, что молодой барон Геккерн сделал вам предложение?
Белое лицо княжны побледнело ещё больше.
– Нет, мадам, это только слухи. Я бы чувствовала себя несчастнейшим существом, если бы должна была выйти за него замуж.
– Вот как? – тонкие брови царицы выгнулись дугой. – Странно, он мне показался приятнейшим кавалером.
– Он забавляет меня, вот и всё. Говорят, что господин Дантес более всего увлечён мадам Пушкиной, а она его поощряет.
– Наталья Николаевна Пушкина, по моему мнению, весьма скромная особа, при всей её редкой красоте, – убеждённо возразил царь.
По лицу императрицы пробежала тень – ей не понравилась подобная характеристика со стороны августейшего супруга, но она разумно не решилась возражать. За столом повисло неловкое молчание.
– Ваше величество, а вы не слышали игру талантливого бельгийского скрипача Иосифа Арто? – решила сменить тему Шишкина.
– Нет, мадам, а где он выступал? – вежливо спросил Николай.
– В доме нидерландского посланника Геккерна. Мы были там на прошлой неделе с Верой Фёдоровной Вяземской. О… потрясающий концерт! Кроме того, у барона всегда можно прикупить без пошлины какую-нибудь вещицу. Вот, мадам, этот браслет я как раз приобрела после концерта, – простодушно похвасталась пожилая фрейлина, не замечая, как побелело лицо императора.
Ланскому было известно, что даже за малейший заказ из-за границы государь уплачивал в городскую казну положенную пошлину. А Геккерн, пройдоха, постоянно получал значительные партии вещей якобы для личного пользования: и вино, и ткани, и картины… Вся его квартира, по слухам, была наполнена какими-то красивыми безделицами, которые он успешно продавал или менял, естественно, не платя в городскую казну ни копейки. Почему царь терпел голландского посланника, который беззастенчиво занимался торговлишкой, пользуясь своим привелегированным положением дипломата, было непонятно. Ланской подозревал, что Николай только и ждал случая выслать дипломата-спекулянта под благовидным предлогом. Однако пока таковой не находился, уж больно осторожным был барон.