Цена ненависти

Ларюэль Марлен

Можно определенно сказать, что Закон 2002 года ни на йоту не ограничил пропаганду ненависти в России.

Итак, закон «О противодействии экстремистской деятельности» не принес почти никакой пользы. Успехи, достигнутые в деле противодействия национал–радикализму, достигнуты на старой юридической базе, новая же, вследствие низкого качества Закона, лишь запутала правоприменителя: в чем–то нормы стали только хуже, а те, что стали лучше, почти не применяются, хотя прошло уже три года с момента вступления этих норм в силу.

Информационно–аналитический центр «СОВА»

Пути улучшения законодательства в сфере противодействия экстремистской деятельности

Эта статья является расширенной версией рабочего материала, представленного на семинаре,

который Центр «СОВА» проводил 1 июля 2005 г. с целью предварительного обсуждения возможностей улучшения так называемого антиэкстремистского законодательства, то есть совокупности норм, имеющих прямое отношение к противодействию преступлениям экстремистского характера [194] .

194

Практика применения имеющихся норм обсуждалась в предыдущей статье этого сборника.

Дискуссия на семинаре показала, что фундаментальные перемены в этом законодательстве сейчас нереальны по причинам политического характера, и реформирование законов, если и возможно, будет касаться только некоторых частностей. Но мы считаем необходимым заявить собственную позицию по этому вопросу.

Пересмотр определения

Основным недостатком Закона «О противодействии экстремистской деятельности» (далее этот закон вместе с параллельно внесенными поправками в другие законы называется Законом 2002 года) является чрезмерно широкое определение такой деятельности, особенно в сочетании с весьма жесткими санкциями за такую деятельность. Само по себе такое сочетание обычно контрпродуктивно для правоприменения, что и показали три прошедших года.

Практическая проблема, порождаемая широким определением, заключается в том, что неизбежно возникает непонимание, является ли конкретное действие экстремистским. Так, например, нигде не очерчен круг действий, направленных на «подрыв безопасности Российской Федерации».

Наибольшие сомнения вызывают несколько пунктов в определении экстремизма (ст. 1 Закона), относящиеся к проявлениям интолерантности [195] . Содержание этих пунктов гораздо шире состава соответствующей ст. 282 УК. При этом совершенно непонятно, как эти два определения сходных действий соотносятся друг с другом. Да и может ли хоть кто–то утверждать, что всякое «унижение национального достоинства» является экстремизмом и заслуживает серьезных санкций: оно же может быть и мелким конфликтом. Здравый смысл подсказывает, что отнюдь не всякая «пропаганда превосходства граждан» по тому или иному признаку является экстремизмом: можно счесть спорными постоянно встречающиеся утверждения, что христиане особо выделяются милосердием, горцы — гостеприимством, а русские — душевной отзывчивостью, но вряд ли кто–то сочтет эти утверждения экстремистскими. При этом нет никаких общепризнанных представлений о том, где пролегает граница между спорным и настолько недопустимым и опасным, что требуется применение серьезных санкций, предусмотренных Законом 2002 года. Само наличие таких, идеологических по сути, юридических норм нарушает стройность правовой системы и не позволяет ей нормально функционировать.

195

Приводим их здесь: «— возбуждение расовой, национальной или религиозной розни, а также социальной розни, связанной с насилием или призывами к насилию;

— унижение национального достоинства;

— пропаганду исключительности, превосходства либо неполноценности граждан по признаку их отношения к религии, социальной, расовой, национальной, религиозной или языковой принадлежности».

Есть и сугубо юридическая, но важная коллизия: столь широкое определение противоречит Шанхайской хартии, подписанной Россией практически одновременно в июне 2002 года, где экстремизм отнесен к категории «преступной деятельности», в то время как Закон 2002 года включил в понятие экстремизма широкий круг

действий, которые являются правонарушениями, но не преступлениями [196] .

Чтобы устранить возникшее противоречие с международно–правовыми обязательствами России и чтобы решить или хотя бы смягчить описанную выше практическую проблему, требуется изменение определения экстремистской деятельности, данное в ст. 1 Закона.

196

Нередко высказывается мнение, что к экстремистской может быть отнесена только деятельность, сопряженная с насилием. Это точка зрения остается спорной, хотя отчасти она была учтена при внесении поправок во втором чтении законопроекта. В любом случае, реформа, основанная на такой точке зрения, была бы значительно более радикальной, чем мы предлагаем.

Нам представляется, что обе указанные задачи были бы успешно решены, если бы под экстремизмом в Законе понималась только преступная деятельность, подпадающая под действие УК. Это могло бы объяснить и повышенную жесткость санкций в адрес организаций и СМИ, предписываемую Законом 2002 года, и сделало бы его нормальным рамочным законом, более пригодным к применению по отношению к действительно опасным деяниям. Это также ограничило бы стремление к произвольному применению Закона, обладающего явным репрессивным потенциалом.

Изложенные ниже предложения исходят из понимания того, что принципиальная переделка закона проблематична и лучше идти путем внесения немногочисленных поправок.

Чтобы свести определение экстремизма к списку уголовно наказуемых деяний, нужно определить перечень статей УК, которые можно назвать «экстремистскими». При этом само определение экстремистской деятельности в ст. 1 не следует заменять на буквальное перечисление статей УК, так как это сделает определение нечитаемым для большинства граждан, которым и адресован закон. Во многом нынешнее определение уже следует такому подходу. Поэтому изменения в списке, данном в п. 1 ст. 1 Закона, могут быть не столь значительны.

Во внесенной Законом 2002 года ст. 282¹ УК («организация экстремистского сообщества») есть перечень преступлений, которые названы «преступлениями экстремистской направленности». Это ст. 148 («воспрепятствование реализации свободы совести и вероисповеданий»), ст. 149 (то же в отношении свободы собраний), ст. 213 («хулиганство»), ст. 214 («вандализм»), ст. 243 («уничтожение или повреждение памятников истории и культуры»), ст. 244 («надругательство над телами умерших и местами их захоронения»), ст. 280 («публичные призывы к осуществлению экстремистской деятельности») и ст. 282 («возбуждение ненависти либо вражды, а равно унижение человеческого достоинства»). Но, конечно, не любые преступления по этим статьям должны считаться экстремистскими, а, согласно ст. 282¹, только те, которые совершены по мотиву ненависти.

Здесь и далее мы опускаем перечень объектов этой ненависти «идеологической, политической, расовой, национальной или религиозной», а равно «в отношении какой–либо социальной группы». Хотя такое определение объекта, как «социальная группа» очень смутное, зато в этом определении присутствуют мотивы идеологической и политической ненависти, которые пока не представлены в других статьях УК. Нам представляется, что это дополнение, сделанное в ст. 1 Закона и в ст. 282¹ УК, является очень точным и должно быть применено в УК повсеместно, включая определение отягчающего обстоятельства в ст. 63 п. «е». Пока же этого не произошло, мы исходим из наличествующих списков объектов ненависти и далее их не указываем.

Несомненно, к этому списку можно добавить насильственные преступления, для которых в УК уже предусмотрен квалифицирующий признак мотива ненависти (с учетом желательного расширения использования этого признака, см. ниже). Кроме того, в списке есть огрехи (вызванные, очевидно, спешкой при подготовке Закона), касающиеся ст. 282 (явной тавтологией является возбуждение ненависти по мотиву ненависти) и ст. 280 (призывы к экстремистской деятельности, несомненно, являются экстремистскими независимо от их мотива).