Центурион Траяна
Шрифт:
– Ты ценный союзник. И цена твоя теперь известна.
Калидром сделал вид, что не понял издевки.
– Хотел бы я плыть скромным суденышком в фарватере твоей царской триремы… Но вожди твоих союзников не пожелали внимать моим речам.
– Или, наоборот, пожелали! – перебил Децебал словоохотливого грека.
Наверняка Сусаг быстро смекнул, что царь пожелает выкупить своего шпиона. Знал старый хитрец, что не простого пекаря продает царю, а важного соглядатая. Но для Сусага нет союзников, есть только прибыль в золотых да серебряных монетах.
– Ныне моя жизнь в твоих драгоценных руках!
– Здесь тебе оставаться опасно. – Децебал сделал вид, что не замечает всех этих словесных вывертов Калидрома. – Летом нам придется отступать. Если попадешься римлянам, они с тебя с живого шкуру сдерут.
– Как
– Не нужно! – оборвал его Децебал. – Поедешь вместе с моими людьми в Византий, а оттуда – в Вифинию.
– В Вифинию? Э-э… – Кажется, у острослова в этот раз не нашлось ничего в запасе.
– Именно. Оттуда отправится мое посольство к парфянскому царю Пакору. [143] Ты повезешь от меня письмо великому царю. Трудно одолеть римскую волчицу одному дакийскому волку. Но если мы объединимся с парфянским царем Пакором – Рим не устоит.
Децебал скрипнул зубами. Потому что в этот момент подумал – как много времени потеряно. Сначала он уговаривал всех этих лживых и хитрых вождей, что никак не желали примкнуть к союзу, склонить свои подлые шеи и признать власть дакийского царя. Разве не щедр был с ними Децебал, разве нарушал он данное слово? Но они хитрили и юлили, клялись и тут же нарушали клятвы. Напоминали о прежних долгах и давних союзах, о вольности, которой у них никогда не было и в помине. Интересно, о каких клятвах они начнут вспоминать, когда на их домах запылают крыши? Бастарны сначала предали, теперь явились. Если бы осенью они были вместе с Децебалом, возможно, кости римлян теперь белели бы на берегах Бистры и Тибуска, как лежат на склонах гор черепа легионеров Корнелия Фуска.
143
Пакор II (78—109 гг. н. э.) – парфянский царь из династии Аршакидов.
Да что толку печалиться о том, что ушло, утекло, как ручьи весной текут с гор. Все в прошлом. Новые беды грядут.
Децебал нахмурился еще больше – оказывается, витийство – это заразно, как лихорадка.
– Повеление твое весьма жестокое, – заметил Калидром. – Тебе, могучий царь, не известно ничего о тяжести подобного труда.
– У меня другой труд – не менее тяжелый, – одернул его Децебал. – Вот послание Пакору, вот деньги. – Децебал выложил на небольшой трехногий столик, явно прежде служивший какому-нибудь римскому аристократу в изгнании, а потом привезенный кем-то из даков из похода, кожаный футляр со свитком и мешок с монетами. – С тобой поедут трое моих доверенных людей и еще десять человек охраны. Все переодетые вроде как купцами. Ты – незаметный, будешь среди них.
– Незаметный? – Калидром обиделся.
Он себя почитал очень даже заметным среди прочих.
– Если рот не будешь разевать по пустому поводу, доберешься до Пакора. А не доберешься – себя вини в том, – произнес Децебал с угрозой.
Покончив с Калидромом, Децебал велел одному из коматов позвать Везину.
Вечером, когда все соберутся за столом, не поговоришь с глазу на глаз.
– В ближайшие дни я возвращаюсь в Сармизегетузу. Летом римская армия пойдет двумя путями. Я встречу их в долине Бистры, а тебе воевать с ними здесь, на Алуте. Думал, Диег будет с тобой, но он ранен, до лета вряд ли сядет на коня. Не пропусти римлян через второй перевал.
– Не пропущу, – заверил Везина.
Зимой Децебал создавал сразу две армии: одну в горах, другую готовил здесь, в долине. Несколько центурий римских дезертиров и молодые люди, обученные римскому строю, стали костяком пехотных когорт. Децебал несколько дней назад нарочно устроил близ Аргедавы учения. Созданные когорты выглядели внушительно.
Другое не понравилось Децебалу: несколько сотен местных, из долины, сбежали и утекли по домам вместе с тающим снегом. Близилось время пахать да сеять, и крестьянам было плевать на войну. Прежняя злобная дикость у беглецов проявилась в одном: пытавшихся
«Поймаю – сожгу живьем», – дал клятву сам себе Децебал.
Их найдут – когда волна римского нашествия схлынет. И тогда эти трусы и тупицы изведают, что такое гнев Децебала. Из одной лишь центурии никто не сбежал – из той, что собрал Ремокс.
«Хороший воин, – отозвался о парне Везина. – Если бы все были такими!»
«Разумеется! – отвечал Децебал. – Ведь он мой сотрапезник».
– Ты обещал мне конницу роксоланов, могучий царь, – напомнил Везина. – Сколько всадников они пришлют?
– Сотню. Может быть, две.
– Две сотни? – Везина на миг онемел. – Ты шутишь, царь?
Децебал отрицательно покачал головой. На миг задумался.
– Вот что, Везина. Завтра вели соорудить столы на поле перед Аргедавой. Устрой всем угощение. Я сяду за стол с моими воинами. Тот, кто пойдет биться за мое царство, станет моим сотрапезником, как Ремокс.
Глава III
Горы Дакии
144
Весна 102 года.
145
Горы Орештие – название современное, дакийское – неизвестно.
Всю зиму Монтан бездельничал. Вставал поздно, разводил огонь, ел (к этому времени Авл Эмпроний обычно уже часа три как, поднявшись и перекусив сухарями, работал), после чего вновь заваливался спать. После полудня – не раньше – шел колоть дрова да готовить обед – просяную кашу, в которую фабр придумал крошить соленый козий сыр.
До дерева и металла Монтан демонстративно не дотрагивался. Когда Авл пытался приставать к нему с вопросами о машинах, лишь пожимал плечами. Обсуждать был готов лишь жратву, заготовку дров и утепление хижины. Военных машин для бывшего солдата больше не существовало. Один раз Авл разозлился и съездил Монтану по физиономии, потом, уже упавшему, еще добавил. Тот лишь хрипел, принимая удары, да вяло защищался. Поднялся, стер кровь с лица тыльной стороной ладони и сказал:
– Траян воюет с даками. Я машины для Децебала строить не буду. Я солдат Рима и против Рима не воюю.
– Рим тебя предал! – напомнил Авл, который сам считал себя преданным Римом с самого дня рождения.
– Домициан предал. Он умер. Счет закрыт.
– Даки нас убьют, – предрек Авл.
– Или наши освободят.
Как раз эта перспектива не особенно радовала Авла. У него с Монтаном разное было положение: фабра отправил к дакам Домициан строить Децебалу машины по унизительному мирному договору, Авл же сбежал на эту сторону Данубия сам, после того как едва не утонул в море, брошенный в жертву Нептуну за доносы. За что его наказали? Лишь за то, что Авл Эмпроний поступал как все в правление Домициана поступали. Его бы и не посадили на тот дырявый корабль, если бы не Плиний. Авл был уверен, что именно Плиний Секунд, ныне оказавшийся в приятелях у Траяна, включил Авла в списки обреченных – мстил за убитого по приказу Домициана своего друга Гая Остория Приска. За то, что Авлу достался дом казненного. Такие уж были времена, и нравы соответственные. Так что пострадал Авл, почитай, ни за что. Он всего лишь хотел одного: жить в достатке, иметь дом, положение… Плинию хорошо – у него состояние в двенадцать миллионов. Стал бы Приск писать доносы, будь у него столько сестерциев? [146] Чтоб тебя посвятили подземным богам, Плиний!
146
Сестерций – монета в римской империи, обычно все расчеты велись в сестерциях, хотя сама она постепенно выходила из употребления. Четыре сестерция равны одному денарию. Солдат во времена Домициана получал 12 тысяч сестерциев.