Церкви и всадники
Шрифт:
Таким образом, бывшие владельцы могли иметь свой резон на то, чтобы озаботиться перестройкой ранее принадлежавшего им храма. Но имели ли они на это право?
Изначально (в раннехристианском церковном законодательстве) такие действия со стороны мирян оговорены не как право собственника, а как возможность свершения дара. Согласно законодательству папы Геласия, вопрос о строительстве нового храма и о посвящении его тому или иному святому должен быть согласован заранее не только с епископом, но и с папой [383] (что по мере увеличения христианизированных территорий становилось все менее возможным). После освящения храм переходил под контроль епископа, назначавшего священника (хотя уже тогда в этом вопросе могли учитываться пожелания основателя) [384] . Построенное здание рассматривалось как безвозмездный дар Богу и святому, в честь которого оно освящено [385] . Кроме того, основатель должен был дополнить этот дар «приданым» [386] , обычно в виде земельного надела, выделяемого церкви из собственных владений. Церковь была (или должна была быть, поскольку речь идет об идеальной ситуации) самостоятельной хозяйственной единицей, где церковные сборы и доходы с прилежащих земель обеспечивали жизнь священника и позволяли ему ремонтировать по необходимости церковное здание.
383
Thomas P. Op. cit. P. 14–18.
384
Постановления
385
См. выше, раздел «Строительство церкви как дар».
386
Необходимость «приданого» оговорена, в частности, в постановлениях III собора в Толедо, 589 г. (см.: Thomas P. Op. cit. P. 56–57).
Трудно сказать, насколько эта идеальная схема соответствовала действительности, но если это имело место, то, по всей видимости, недолго: иная ситуация, где церковь в хозяйственном отношении не выходила из-под контроля своего основателя, отмечена церковным законодательством уже в VI–VII вв. [387] В документах VIII–IX вв. светский основатель (или его наследник) стал называться владельцем церкви, имея право на присвоение церковного дохода, которое он мог отчуждать, как право на любую другую собственность [388] . На то имелись серьезные основания: в эпоху набегов защита со стороны мирян и, как следствие, подчинение им было для церквей необходимостью, гарантировавшей само их существование. Поддержание здания церкви в порядке и назначение священника теперь входили в область полномочий владельца-мирянина. Однако церковное законодательство предпочитало оговаривать это как возможность, которой благочестивый христианин мог воспользоваться при небрежении епископа [389] .
387
См., например, II канон IX собора в Толедо (655 г.), опубликован: Magnou-Nortier E. Op. cit. P. 426.
388
Франкфуртский капитулярий (794 г.) оговаривал права собственников на продажу, дарение, завещание церквей; ограничение прав частных владельцев папой Евгением II на синоде в Риме (826 г.) задним числом признавало эти права (и их законность) за светскими сеньорами (см.: Thomas P. Op. cit. P. 24–25).
389
II канон IX собора в Толедо (655 г.): «Quia ergo fieri plerumque cognoscitur ut ecclesiae parrochiales vel sacra monasteria ita quorumdam episcoporum vel insolentia vel incuria orrendam decidant in ruinam» (Magnou-Nortier E. Op. cit. P. 426).
Вообще, хотя право собственности и было признано официально, память об изначальном, «правильном» положении вещей сохранялась в формулировках церковных документов: светский владелец представал в них скорее смотрителем при церкви и ее землях, чем ее хозяином [390] , а сама церковь и все прилежащее к ней описывалось как принадлежность святого [391] . Продажа или дарение касались прав на доходы церкви, но не подразумевали ее передачу как материального объекта. То есть различие между церковью-зданием (произведением) и церковью-собственностью (две из упоминавшихся нами в начале работы ипостаси) в церковных документах прослеживалось довольно четко. Это особенно очевидно в случаях частичного дарения, когда передаваемая собственником часть описывается как перечень отчуждаемых прав [392] . Нигде в церковных документах не говорится о принадлежности здания церкви собственнику-мирянину или о его праве этим зданием распоряжаться. Будучи построенным, храм отчуждался при освящении: с этого момента он принадлежал святому и никому более. Передача прав на доход церковным институтам восстанавливала чистоту экономической ситуации, когда церковные деньги возвращались церкви (теперь в лице монастыря-патрона), в отношении же здания перемен не происходило.
390
См. об этом и критику необоснованно широкой трактовки понятия «частная церковь»: Ibid. P. 354–356.
391
Земля, прилежащая к храму Св. Марциала, в одной из дарственных называется «территорией св. Марциала»: «In nomine sanctae et individuae Trinitatis, ego, Isdrael, do et concedo sancto Joanni Baptistae territorium Santi Martialis» (Cart. Cyprien. P. 89). Эта позиция в XI в. обосновывалась церковными авторами: так, в сочинении Плацида из Нонантолы говорится о принадлежности освященных объектов, в том числе здания храма, Богу: «Quod semel Ecclesiae datum est in perpetuum Christi est, nec aliquo modo alienari a possessione Ecclesiae potest in tantum, ut etiam idem ipse fabricator Ecclesiae, postquam eam Deo voverit et consecrari fecerit, in ea deinceps nullum jus habere possit. Non enim per eum ordinari non ivestiri ulterius potest. Testantur haec non solum novi sed etiam veteris instrumenti sacratissimae scripturae» (Placidus Nonantulanus. Liber de honore ecclesiae, caput VII. Цит. по: Thomas P. Op. cit. P. 47).
392
Так, в дарственных на церковь Сен-Пьер в Ольнэ говорится о праве на доход с пожертвований свечей и погребальных сборов.
Таким образом, с точки зрения церкви мирянину было естественно заботиться о здании основанного им (или его предками) храма и перестраивать его, но не по праву собственника (ибо здание никогда не было его собственностью), а по логике продолженного дара. Здание церкви было личным даром светских заказчиков Богу и святому – и эта коммуникация в Средние века была гораздо значительнее связей, устанавливаемых экономическим обменом. Соответственно и поновление здания бывшим собственником (и его потомками) было бы вполне естественным жестом – как логично реализуемая возможность актуализации дара. Отчуждение владельческих прав на церковь становилось дополнительным даром, который одновременно и обновлял память о сделанном ранее – но не менял сам принцип коммуникации.
Целый ряд примеров, упомянутых нами в разделе о социальной подоплеке заказа, свидетельствует об активных действиях мирян в отношении церквей, на которые у них уже не было собственнических прав. Граф Ги-Жоффруа Гийом выстраивает аббатский храм Монтьернеф в соответствии со своим собственным замыслом, хотя монастырь с момента основания был передан им Клюни и собственностью графа не являлся [393] ; Гийом Партеллан выбирает монастырь, монахам которого он хотел бы поручить реконструкцию церкви, переданной им клюнийской конгрегации (выкупив ее назад у приората на Иль-д’Экс, он передает ее общине Сен-Жан д’Анжели), и оговаривает, какие именно работы должны быть в ней проведены [394] ; виконт Туара с супругой обращаются к аббату Сен-Мишель ан ль’Эрм с желанием основать его приорат, и отряженный аббатом монах-архитектор выстраивает здание в соответствии с пожеланиями супругов [395] , и т. д.
393
De constructione monasterii novi Pictavis (a Martino monacho) // Montierneuf. P. 424–441; Montierneuf. № 8. P. 16–17; № 14. P. 24–25; № 16. P. 27–29; № 17. P. 29–30.
394
Cart. Ang'ely I. № 56. P. 83–85.
395
Crozet. № 83, 84. P. 22.
Отношения собственности, распространяясь только на одну из обозначенных нами ипостасей церкви – церковь как совокупность феодальных прав, – не могли затронуть напрямую две другие ее ипостаси – церковь как персонификацию святого и церковь как материальный объект. Соответственно, осмысление здания церкви как произведения и как дара оставались не затронутыми теми изменениями, которые происходили с ней как с собственностью.
Таким образом, как у прелатов, так и у мирян – бывших владельцев – в целом были как возможность, так и повод проявить свою созидательную инициативу в отношении этих церквей. К сожалению, данные письменных источников не дают возможности продвинуться дальше в этих размышлениях – их для этого явно недостаточно. Поэтому после всех возможных предварительных умозаключений далее речь пойдет о той информации, которую содержат сами сохранившиеся церковные здания. Но прежде чем перейти к этой части повествования, я сделаю еще одно общее отступление. Поговорим о том, зачем, собственно, заказчикам было нужно перестраивать церкви. Этот вопрос уже так или иначе затрагивался ранее; теперь же мы постараемся услышать голос самих заказчиков – насколько это вообще возможно.
6. Мотивация к строительству церковных и светских заказчиков
О причинах, побудивших человека к возведению или реконструкции церкви, нередко непосредственным образом сообщают сами документы. Вряд ли мотивацию заказчика можно целиком и безоговорочно сводить к таким высказываниям; однако, задаваясь вопросом о мотивации заказчиков, этим непосредственным ответам, думается, нужно уделить первоочередное внимание. Чаще всего эти причины сформулированы в рамках религиозного благочестия: упоминается желаемое воздаяние – прощение грехов, спасение души, обретение Царствия Небесного после смерти. Обо всем этом уже говорилось выше, и сейчас мы хотели бы сосредоточиться на более конкретных особенностях, которые можно отметить в отношении мотивации мирян и служителей церкви. Речь пойдет в основном о хартиях и надписях (эпитафиях, посвящениях), где формула, оговаривающая причину деяния (в нашем случае – строительства или иных форм материального созидания), часто является необходимой составной частью текста. В нарративных источниках о мотивации говорится более пространно, но и там можно обнаружить сходные черты.
В душеспасительных посылках, составленных от имени духовных лиц, нередко присутствует и обращение к людям, забота о которых связана с пастырским долгом. Заказчик-священник, как всякий христианин, стремился обеспечить свое посмертное благополучие и строительство церкви осмысливал как деяние, которое могло этому способствовать. Но вместе с тем создание храма в его случае – жест пастырской заботы об общине (монастырской, приходской), вверенной его попечению, то есть это действие, обращенное не только к Богу, но и к людям, нацеленное на их воспитание, просвещение – в конечном счете, спасение их душ. Посмертная судьба священника осмысливалась как напрямую связанная с судьбами вверенных его попечению христиан: в бенедиктинском уставе говорится, что на Страшном суде аббат будет держать ответ за души всей общины [396] , эта истина подчас проявляется в описываемых коллизиях взаимоотношений настоятеля и паствы [397] . То есть в конечном счете эти две мотивации (забота о себе и о подопечных) оказываются взаимосвязанными. Формула нередко распадается на два обращения: к Богу с просьбой о милосердии и к пастве с назиданием.
396
«Et quantum sub cura sua fratrum se habere scierit numerum, agnoscat pro certo quia in die iudicii ipsarum omnium animarum est redditurus Domino rationem, sine dubio addita et suae anima» (Regula S.P.N. Benedicti. Caput 2 //.
397
Так, предполагаемый диалог между аббатисой Параклета Элоизой и монахиней, который приводится в одной из рукописей, посвященных истории аббатства, вполне отражает мысль о прямой связи судеб настоятельницы и ее подопечных. Согласно преданию, Элоиза однажды сказала своим монахиням: «Вот если я согрешу, то умру; но грех каждой из вас тоже угрожает мне смертью. Позаботьтесь же, чтобы и я из-за вас не умерла». На что одна из преданных ей сестер якобы ответила: «Мадам, даже и без Господа, а только ради вас мы останемся тверды в своем призвании» (Lobrichon G. H'elo"ise. L’amour et le savoir. P., 2005. P. 325).
Эта двойственность вектора мотивации, характерная для духовных лиц, особенно явно ощущается в сочинении аббата Сугерия «De rebus…» – она буквально пронизывает его, поскольку Сугерий раскладывает на такое «во-первых» и «во-вторых» причины не только своей активности по преобразованиям в монастыре и перестройке храма, но и собственно написания текста об этом [398] . Практически каждый из цитируемых им стихов, воспроизведенных в той или иной части храма, состоит из двух (или более) частей, одни из которых содержат высказывание наставника и проповедника, другие – упование на Божье милосердие в отношении самого себя [399] . В грамотах встречаются упоминания о том, что аббат, предпринимающий реконструкцию церкви, движим «пастырской заботой» [400] . Такие формулы ориентируют само деяние (создание церкви) в двух направлениях: к людям (призыв, назидание) и к Богу (просьба о спасении – своем и своих подопечных). Сходный вариант – напутствие паствы и призыв ее к молитве, в том числе за душу заказчика и проповедника: эпитафия на могиле Бернварда Хильдесхаймского, похороненного в церкви Св. Михаила, выстроенной им самим и ставшей наилучшим памятником его благочестию, призывает молиться в ней Богу и вспомнить в этих молитвах о епископе Бернварде [401] .
398
В начале «Книги» Сугерий говорит о двух причинах, побудивших его к ее написанию: во-первых, забота о спасении собственной души; во-торых, стремление пробудить в братии ревность к заботе о церкви: «…ex hoc uno nobis duo repromittentes, tali notitia fratrum succedentium omnium jugem orationum pro salute animae nostrae mereri instantiam, et circa ecclesiae Dei cultum hoc exemplo eorum excitare bene zelantem sollicitudinem» (Sugerii liber. P. 40).
399
Таковы три стиха, воспроизведенные в книге как составной текст: первый (над дверьми) содержит обращение к святому Дионисию – просьбу о заступничестве в спасении души Сугерия; второй (на самих дверях) – является обращением к тому, кто созерцает украшенные двери, с призывом направлять свой ум от сияния произведения к истинному свету и от дверей церкви к истинной Двери, которой является Христос; третий (на притолоке (superliminare)) – просьба Сугерия, обращенная к Господу, о благосклонности к его молитвам. В таком порядке Сугерий цитирует эти стихи в своей книге, перемежая их ремарками о том, где тот или иной фрагмент был расположен:
Ad decus ecclesiae, quae fovit et extulit illum, Suggerius studuit ad decus ecclesiae. Deque tuo tibi participans martyr Dionysi, Orat ut exores fore participem Paradisi. Annus millenus et centenus quadragenus Annus erat Verbi, quando sacrata fuit Versus etiam portarum hi sunt: Portarum quisquis attolere quaeris honorem, Aurum nec sumptus, operis mirare laborem, Nobile claret opus, sed opus quod nobile claret Clarificet mentes, ut eant per lumina vera Ad verum lumen, ubi Christus janua vera. Quale sit intus in his determinat aurea porta: Mens hebes ad verum per materialia surgit, Et demersa prius hac visa luce resurgit. Et in superliminari: Suscipe vota tui, judex districte, Sugeri; Inter oves proprias fac me clementer haberi (Sugerii liber. P. 46–48).
Хотя в книге Сугерия обращения скомпонованы в единый текст, на деле (как следует из описания) каждое из них представляло собой отдельный стих: векторы обращений «вверх» (к Богу и святому заступнику) и «вниз» (к пастве) были разведены. Любопытно отметить, что, если следовать ремаркам Сугерия, порядок расположения стихов на базилике был иной, чем воспроизведенный в книге: первым должно было идти двустишие с обращением к Богу (так как оно расположено выше двух других). Тогда обращения выстраиваются сверху вниз в иерархическом порядке, следуя «высоте» того, к кому каждое из них адресовано: к Богу; к святому Дионисию; к пастве.
400
«Domno Willelmo abbate istius Tutelensis monasterii pastoralem curam agente, idem monasterium jam pene vetustate consumptum, coeptum est reaedificari novum» (Mortet I. P. 15–16).
401
«VENITE CONCIVES NOSTRI DEVM ADORARE VESTRIQ[VE] PRAE[S]VLIS BERNVV[ARD]I [ME]MENTOTE» (цит. по: Wulf C. Op. cit. S. 12).