Чагудай
Шрифт:
— Ах, ты козел, старый, почитатель тайный…
Ниче не понимаю:
— Так тебе что, не понравилось?
Она так и задрожала:
— Так мне это еще и понравиться должно?
Я и сел рядом с ней. Думаю, вообще, что ли ничего в бабах не понимаю:
— Обидел тебя, выходит?
У нее слезы из глаз горным потоком льются, того и гляди, меня в коридор смоет:
— Значит, решил с Танькой любовь закрутить?
Мне совсем невдомек:
— С какой такой Танькой?
— С подругой моей, — говорит, — Да ты не придуряйся. И не
Но я же хоть и пьяный был вчера, а все помню. Не приставал я ни к кому. И уж тем более к соседке — лучшей подруге жены:
— Объясни, — говорю.
А она — мне:
— Нет, это ты мне объясни… Захожу я к Тане после магазина, а подруга моя шепотом мне так, чтобы муж не слышал: «Посмотри-ка». Открытку показывает красивую такую, в цветочек. Раскрывает ее, а там: «Моя радость, ты одна утеха души моей. Молю о том времени, когда мы будем вместе. Тайный почитатель.» Ну, так я сразу твой почерк узнала, кобель ты драный. «Спасибо, — говорю, — Таня. Ты настоящая подруга…» А мне-то хоть бы раз, гад, слова такие ласковые написал…
Тут-то я и сообразил. Танькин почтовый ящик аккурат под нашим.
— Так, значит, это я ей открытку в ящик опустил?
Жена затряслась аж:
— А кому ж еще?
Я на нее честно так поглядел:
— Да это я же тебе писал. Только, видать, спьяну ящики перепутал.
Она, вот глупая, не верит:
— Ты не перепутал. Это бес тебя попутал. На старости-то лет. Письма любовные писать вздумал. От родной жены к соседке намылился…
И так ведь и не поверила. Вот и хожу я с неправильной шишкой. И можно сказать, с оскорбленной душой…
Тельняшка
Да, бабы, они подраться любят. Моя тоже влепила мне после отпуска. Правда, по делу.
Так получилось, что не вместе мы с ней поехали. Из-за работы не совпало, и сначала я отправился. Отдохнул, мама дорогая, лучше не придумаешь. Приехал добрый, довольный, красивый. Жена глядит и аж завидует:
— Ой, и мне бы так скорей отдохнуть…
Что ж, время подошло — отправил. Потом жду положенный срок. Ага, приезжает. И сразу, еще на вокзале заметил — нервная какая-то. Интересуюсь, конечно:
— Плохо отдохнула?
А она мне так сквозь зубы:
— Очень хорошо.
Ну, хорошо, думаю, так хорошо. Может, в дороге не выспалась. Или голова там болит. Или зубы. Или еще чего.
Но привез домой. Накрываем на стол, садимся. А она все молчит. И так серьезно молчит.
Потом хлеб берет. Масло на блюдечке подтягивает и спрашивает:
— Тебе бутерброд намазать?
— Ну, намажь, — я не против.
Супруга нож берет и смотрит на него, смотрит.
— Ты чего? — говорю.
— Ничего, — опять мне сквозь зубы.
Масло на хлеб кладет и размазывает, размазывает, размазывает. И раз замерла:
— А знаешь, мне в отпуске женщина одна историю интересную рассказала…
— Ну-ну, — говорю, — поделись, раз интересную…
Она снова на нож глянула и положила его на стол.
— При фигуре такая женщина… Не успела, рассказывает, уехать, а вернулась, приехала на это место снова. Любовь у нее тут была большая и красивая. Двадцать дней закаты и рассветы у озера с одним встречала. Такие он слова ей ласковые говорил. Такие ласки жаркие оказывал. Говорит, оторваться от него не могла, когда расставались. Ревела. И слезами выпросила у него на память тельняшку, в которой он с ней по закатам да по рассветам кочевал… И вот от любви такой теперь она тельняшку эту каждую ночь на себя одевает, чтоб во сне он к ней снова являлся. Чтоб слова ласковые говорил. Ласки жаркие оказывал… И показывает она мне эту самую тельняшку. А она не новая, знаешь. Штопанная. На правом плече…
Я так и замер, а жена — и в всхлип, и в визг:
— Ты ж говорил, гад, что украли!
И как даст мне в морду бутербродом. И еще, и еще.
Сижу и не дергаюсь, ну, как полный истукан, в масле и крошках. А чего ей скажешь? Все ясно. Ездили-то мы разное время, но в один и тот же санаторий. И тельняшку полосатую, что я с собой всегда беру, супруга как раз за день до моего отпуска начисто постирала. Да заштопала на правом плече… Такие дела.
Синяк
А я с синяком ходил вообще не по делу. Почти две недели светил им, народ задорил. Но не по делу, не по делу.
А все было как? Случился у меня роман с бухгалтершей нашей. У нее муж-моряк ушел, как полагается, в дальнее плавание. А она от одиночества мается, аж стонет и плачет, и в гости зовет. Вот я и стал захаживать. Раз, да другой, да третий.
Неплохо так все наладилось. После работы забегу на часок к бухгалтерше, утешу, а потом домой. Супруга вроде и не замечает ничего. Я ведь не на много запаздываю.
Но вот в один из славных деньков забежал я к бухгалтерше. Помиловались мы с ней быстренько. Навострился уже домой, но жажда меня взяла, и присел я на кухне чайку выпить. А тут на тебе: дверь открывается — муж из морей явился досрочно. Здоровый такой. Ну, думаю, хана.
А он сумку у двери бросил и:
— Привет, — говорит.
Бухгалтерша моя-его, конечно, супругу на шею бросается:
— Здравствуй, милый.
Я чашку с горячим чаем из рук не выпускаю:
— Здравствуйте.
И смотрю на его ручищи-кулачищи. Но моряк мирно так бухгалтершу от себя отцепляет и в мою сторону ее перепасовывает:
— Ну, и правильно. Забирай ее. Я себе другую нашел. К ней перебираюсь. Вот за вещами зашел.
Бухгалтерша опять на него бросается:
— Как другую. Ты не так нас понял…
Но он ее слушать не стал, запер в комнате. А сам со мной на кухне за стол присел:
— Чего пьешь?
— Чай.
Он достает бутылку:
— Давай-ка с тобой чего покрепче выпьем. Отметим мой развод. Сколько я ее терпел, теперь ты сам узнаешь, если на ней женишься…