Чагудай
Шрифт:
Я слушал Лешку и при этом все никак не мог отвести взгляд от торчащего из стены лома:
— А это что за железяка?
Лешка глянул мельком:
— Да лом обыкновенный. С нашими чагудайскими знаешь как. По хорошему не хотят разговаривать. Крутые такие из себя. Выпендриваются. Так возьмешь его, родимого, руки за спину и за них на лом подвесишь. Пятнадцать минут и любой признается…
— А ты помнишь, как тебя в милиции отделали вместо Д ы ры? Но ты не признался.
— Да, тогда этого лома здесь
— А то бы признался?
— Признался бы, наверное…
И я бы, повисев, в чем угодно признался. Но как ведь здорово иметь знакомого начальника милиции…
Лешка вышел и снова зашел:
— Сейчас они тебе все компенсируют. Организуют нам на Чагудае что-нибудь.
Мы выехали на милицейской машине на берег болота. Лешкины кадры накрыли раскладной столик. Закуска. Водка.
— Вы уж нас извините.
Лешка махнул рукой:
— Свободны. Часа через два подъедешь, развезешь нас по домам.
Мы пили. Я смотрел на звезды. Над большим городом таких не увидишь. И еще поглядывал в сторону березняка с чагой, и в сторону дальнего бора, где самая вкусная в мире брусника, где самые большие грибы:
— Какая же тут у нас природа. Все есть. Здесь бы жить да не тужить…
— Это точно, — согласился Лешка, — а то пьянство, такая преступность…
— Наркотики.
Услышав это слово, Лешка серьезно, почти трезво посмотрел на меня:
— И наркотики. Такая зараза…
Я вздохнул:
— У меня племянник, сын Ольги Парфеновой, наркоман.
Лешка кивнул:
— Знаю, Ольга просила меня, чтоб посадил его. Я своих орлов посылал к ней для профилактической беседы. Вроде передумала. На Синей горке он может и отвыкнет от наркоты, но кто из тюрьмы нормальным человеком возвращается?
— Слушай, — спрашиваю, — а наркотики ведь в Чагудае не делают. Мне даже адрес сказали, где их продают. И их ведь сюда можно только по тропинке с железки или по дороге из Кольцовки привезти.
Лешка опрокинул очередную рюмку:
— Да, ловлю я время от времени продавцов. Сажаю. А вместо них все новые и новые. У завода проблемы, зарплату платят нерегулярно. Вот то один, то другой и пытаются подзаработать. Можешь представить, в нашей школе наркотой торговали. Я пресек. Но на весь Чагудай меня не хватает. Или я делаю что-то не так…
— Выпьем?
— Выпьем.
И мы пили. И еще пели. Лешка затянул. Я как мог подвывал:
«Синяя горка — окна в решетку, Где ты свобода? Злая тюрьма. Пайка да шконка, третяя ходка И не последняя, может, она…»Потом мы еще пили и стреляли из Лешкиного табельного. Он в луну. Я в болото. То ли в камышового братца-самогонщика, то ли в самого болотного черта Чагудая:
— Бах-бах-бах…
С утра болела голова и что-то справа в боку. Я давно не пил столько водки. Столько дней подряд.
Залез в холодный душ. Влил в себя кружку горячего чая. Пошел в управу.
Брагин наконец-то был на месте, но принимать сегодня начинал только после обеда.
Вернулся в дом. Видеть мне больше никого не хотелось. Посижу один. После обеда еще раз схожу в управу. Дай бог, сегодня же все полностью уладим. А потом забегу еще раз на кладбище, попрощаюсь со своими и на вечернем автобусе уеду из Чагудая. Навсегда бы…
Квартира, в которой я вырос, казалась мне теперь совершенно чужой. После похорон мамы часть вещей раздал родственникам. Часть стояла в непривычном порядке. В похоронной суете здесь распоряжались другие люди — родственники, соседи. Они расставляли мебель, посуду так, как им казалось удобно. Все чужое, чужое…
Единственное, что оставалось в доме родным — это старая кожаная сумка с истершимся тиснением. Когда-то ее, как трофей, с войны принес дед. Не знаю, что в ней хранилось в Чагудае при его жизни. При моей она была семейным архивом.
Я достал сумку из шкафа. В маленьком отделении — свидетельства о рождении. Сложены по порядку и перетянуты резинкой:
«Родился Петр Парфенов…» — дед,
«Родилась Анастасия Комарова…» — бабка,
«Родился Иван Парфенов…» — отец,
«Родилась — Любовь Ромашова…» — мать,
«Родился Семен Парфенов…» — брат,
«Родился Николай Парфенов…» — я,
«Родилась Варвара Парфенова…» — сестра.
Тут же другой резинкой перетянуты свидетельства о смерти. Тоже по порядку:
«Свидетельство о смерти Петра Парфенова…»
«Свидетельства о смерти Анастасии Парфеновой…»
«Свидетельство о смерти Варвары Парфеновой…»
«Свидетельство о смерти Семена Парфенова…»
«Свидетельство о смерти Ивана Парфенова…»
«Свидетельство о смерти Любови Парфеновой…»
Я следующий — Николай Парфенов…
Похоронив столько близких, я уже давно не боялся смерти. Но умру только не здесь. Я не порадую Чагудай, не дамся ему. Нет.
В большом отделении сумки — другие документы: аттестаты, удостоверения, справки:
«… об окончании средней школы выдан Семену Ивановичу Парфенову…»
«Парфенову Ивану Петровичу присвоен 6 (шестой) разряд отливщика…»
«Настоящая справка выдана Л.А. Парфеновой в том, что она является матерью троих детей…»
И тут же в конвертике с надписью «Сема» пучок белесых волос. Это с его первой стрижки. В другом конверте три бирки из роддома: «С. Парфенов», «Н. Парфенов», «В. Парфенова». Я поискал еще конвертики, но ни моих, ни Вариных первых волосков почему-то не сохранилось.