Чагудай
Шрифт:
Здесь лежит дед. Отец. Мама. Сема. Варя.
Вот тетка. Дядя.
Могилка учителя Пойгу. Свежие цветы. А я не догадался…
Серега. Сосед дядя Паша…
Я вздохнул. Как ни странно, но именно здесь вдруг успокоился. Глянул на часы:
— Еще есть время.
И почему-то добавил мысленно: «Целая вечность».
Присел возле маминой могилки. Смотрел, как покачиваются внизу камыши Чагудая. В такие мы забирались пацанами несмотря на угрозы родителей и собственные страхи. Потом, испугавшись какого-нибудь болотного звука, с воплями вылетали обратно. Сидели
Я даже прикрыл глаза, представив на берегу себя, Серегу, Юрку, других пацанов. Вот мы сидим и смотрим. Туман поднимается, ползет. Все ближе и ближе. И уже надо уходить, убегать.
Я поднимаюсь и совсем не чувствую своих ног, своего тела. Начинаю все сильнее бояться и очень тороплюсь. Чуть не бегу обратно по тропинке. Быстрее, быстрее. Впереди давно уже должен быть мостик. Но его все никак нет. А тропинка все больше не похожа на саму себя. Точно — это другая, какая-то чужая, заброшенная. По такой ходят редко и неохотно. Почему-то камыш…
Меня бросает в жар. Потом в холод. Я понимаю, что заблудился в тумане. Но все же надеюсь, что тропинка выведет меня. А она становится все призрачнее. Под ногами зачавкало.
Остановился. Хотел пойти назад, но камыш как будто сомкнулся за мной. Никакой тропинки назад нет и вовсе. Куда идти? А может и не идти, не двигаться? Как-нибудь перестоять здесь туман? И выбраться потом, когда развеется. Но неизвестно сколько придется стоять: час или два, а туман иногда и на несколько суток падает. И не устоять ведь на одном месте. Ноги постепенно уходят в грязь все глубже и глубже. Никаких кочек или деревьев рядом нет. И если так топтаться на одном и том же пяточке, то рано или поздно точно засосет.
И я рванулся с места вперед. Туда, где привидился вдруг просвет. И услышал голос. Совсем рядом. Знакомый. Это же дядя Паша:
— Сюда, сосед…
Я замер. Потом шагнул в сторону, откуда меня звали. Но никого не увидел. И тут же вспомнил, что дяди Паши давно нет. Он же умер.
И тут же услышал другой голос — Сереги:
— Сюда, Колька…
И тонкий голосок сестры:
— Сюда, братик…
И Сема:
— Давай сюда…
И отец:
— Иди к нам, Николай…
Все голоса слышались с разных сторон. Никого я не видел в тумане, только неясные тени. Куда же идти? Куда?
И я заплакал как в детстве, и закричал:
— Отпусти меня, Чагудай! Отпусти…
И тут же стих хор голосов. И среди тишины я явственно услышал голос матери:
— Сюда иди, сынок, сюда…
А У НАС ВО ДВОРЕ
А у нас во дворе
Днем во дворе нашей многоэтажки суетится разнокалиберная ребятня. Вечером появляются степенные мужики. Отмывшись, поев после работы, они спускаются к дощатому столу. Вынимают из кармана домино, а заодно и бутылочку. Рассаживаются на дощатых же скамьях, разбирают черные костяшки с белыми точками — режутся в «козла»:
— «Три-четыре»…
— «Четыре-шесть»…
— «Три-пять»…
— Дуплюсь
— Проезжаю…
— «Шесть-два»…
— Рыба…
И стучат костяшки, вскрикивают азартные мужики до самих сумерек, до тех пор, пока из окон не начнут выглядывать жены:
— Вася, домой!
— Петя!
— Се-ме-о-о-н!
Мужики задирают головы, морщатся, но подчиняются:
— Ну что, перекурим еще и по домам?
Домино укладывается в коробочку. Курящие закуривают. С минуту все молчат, смотрят на зажигающиеся звезды и огни в окнах квартир. Потом кто-нибудь тихонько скажет:
— А вот у меня была одна история…
Сосед
Давно это уже было, можно и рассказать. Въехал я, значит, в новую квартиру в новый дом — настроение отличное. И тут ко мне на улице Ваня Березкин — знакомый по работе подходит:
— Ну, я тебя не поздравляю…
— Почему? — удивляюсь. Все меня как раз только и поздравляли. Напрашивались в новую квартиру в гости.
— Потому, — говорит, — сосед-то у тебя знаешь кто?
— Знаю, Манырин…
— Говно-мужик, — плюет Березкин.
— Ну и что? Мне с ним на одном толчке не сидеть… — шучу я, — у нас с ним вся жилплощадь раздельная. Только лестничная площадка общая…
— Так-то оно так, — качает головой Березкин, — но ты не понимаешь. Ты с ним раньше не сталкивался. А вот Кольке Федотову приходилось. Манырин у него в сменщиках был. Тоже вроде ничего общего, в разное время работали. А все какую-нибудь пакость этот Манырин устроит. То ключи от бытовки вроде случайно с собой унесет, и Колька его потом по всему району ищет. То вентиль оставит открытым, а Кольку не предупредит. Давление падает. Начальство Кольке по башке. А виноват-то Манырин…
— Ну, поговорили бы нормально…, — жму, значит, плечами.
А Березкин опять плюет:
— Поговоришь с ним… Надуется индюком, мол, образованный, а у самого, как и у нас с тобой — не начатое высшее. Но интеллигента корчит: параграфы, статьи начинает на пальцах загибать… С ним только один разговор, — Березкин обернулся, — в морду.
— Да ну? — морщусь я.
А Березкин кивает:
— Точно говорю. Это он понимает сходу. Вот только потом затаскает в милицию, в общественный комитет, в администрацию… Колька ему раз врезал. Еле от тюряги отвертелся. Правда, и Манырин ему больше пакостей не делает. Так-что, ты ему в морду, если что. Но без свидетелей, чтобы никто не видел…
— Да, ладно тебе, — с новой-то квартирой я добрый был, — чего уж вы из него монстра изобретаете. Видел я уже этого Манырина. Кругленький и в очках. Вежливый: поздоровался первым. Приятный, по-моему, мужичонка…
— Во-во, — вздыхает Березкин, — смотри: я тебя предупредил…
Усмехнулся я, на том мы и распрощались.
Дело это было в среду. За четверг и пятницу я уж и думать забыл о том разговоре с Березкиным. Но в субботу вспомнил. После обеда взялся навешивать полки. Только с одной управился, как звонок в дверь. Открываю. На пороге сосед — Манырин: