Чагудай
Шрифт:
От таких мыслей чуть газу не подбросил, но приметил на обочине двух женщин — голосуют. Прикинул: «Если по пути к парку, то возьму — лишнего времени не отнимет, а дополнительная копейка всегда пригодится…»
Оказалось, по пути — сажаю. Снова начинаю о своем размышлять, но прислушиваюсь вдруг: пассажирки-то вроде о том же — о еде. Первая второй жалуется:
— Свекровь достала уже своими пирожками. Каждые выходные к себе зазывает. Сынка, конечно, своего в первую очередь, не меня. Но не могу же его одного
Чуть не задохнулась пассажирка от возмущения, видимо, и замолчала. А вторая как фыркнет:
— Фи, делов-то. Это все запросто можно уладить.
Первая робенько так:
— Правда?
Вторая:
— Правда, правда. У меня у самой точно такое же было. Первый год после свадьбы. Только не пирожками она его потчевала, а варениками. Так же вот, как и у тебя, каждые выходные зазывала. Встретит честь по чести, вежливо усадит за стол, тарелку мне подаст. А сама встанет за сыном, гладит его по макушке и приговаривает:
— Кушай, сынок, кушай варенички. Ты же их так любишь. И кто тебе еще таких сготовит, кроме матери родной…
А он кивает, зараза, и не хуже твоего за обе щеки уплетает…
И замолчала тут вторая. Картину ту, видать, себе представляет. А первая ее теребит:
— Ну, и?
Вторая засмеялась:
— Ну и… Разгорелась я тогда, как скважина нефтяная. Хотела скандал ему закатить, устроить так, чтоб не ходил он к ней каждый выходной. Но потом думаю: фи, она же сама мне все подсказала…
— Ну, ну, — подгоняет первая.
— Вот тебе и ну, — вторая спокойно уже так, — Перед нашим следующим официальным визитом целую неделю потчевала я дорогого одними варениками. И вишневые ему лепила, и капустные, и творожные:
— Кушай, муженек, ты же их так любишь…
Первые два дня он уминал их с удовольствием, нахваливал:
— Ой, спасибо. Ой, как вкусно. Ой, угодила…
На третий и четвертый смотрю — жует молча. На пятый и шестой глотает через силу, чуть не давится. А на седьмой мы пошли.
Свекровь, усадила нас, как обычно, поставила на стол блюдо с варениками, подала и мне тарелку. Сама снова за сыном встала, гладит его по макушке, приговаривает:
— Кушай, сынок, кушай варенички. Ты же их так любишь. И кто тебе еще таких сготовит, кроме матери родной…
А он тут как поворотит нос в сторону:
— Ой, мам, видеть я не могу эти вареники…
Она тут так и онемела, и побледнела, и чуть удар ее не хватил. А я в тарелку уткнулась, чтоб не прыснуть со смеху. И потом всю дорогу едва сдерживалась. Только уж дома в ванной нахохоталось вдоволь, за все ее вареники, за все мои слезки…
— И что? — первая опять робенько.
— А то, — вторая ей чуть ли не басом, — к свекрови мы теперь раз в полгода ходим. Причем я сама ему предлагаю:
— Может, к матери на вареники в воскресенье пойдем? Давно уже не были…
А он отмахивается:
— Сходим как-нибудь. В другой раз…
Тут первая так и хлопнула ладонями себя по коленям:
— Поняла, поняла. Ну, я его теперь пирожками закормлю, заморю. С луком, с рисом, с грибами, с мясом, с черникой, с яйцами, с морковью, с картошкой…
Высадил я пассажирок, где указали. Да так и не тронулся снова. Из головы никак не идут слова их последние «с картошкой…, с картошкой…» Завтра же у меня выходной. И мы, как обычно, идем с женой к матери моей. А она мне всегда готовит жареную картошку с мясом. Точно такую, что я ем дома всю последнюю неделю…
Тайный почитатель
Думаете, от чего у меня шишка на лбу? Если, думаете, что жена чем-то заехала, то правильно думаете. Она. Только ударила-то она неправильно. Напротив моим лучшим чувствам.
Я вчера, в такой-то день решил проявить себя, поздравить ее по-человечески, чтобы ей приятно было. С утра купил открытку, красивую такую, в цветочек. В обед ее подписал: «Моя радость, ты одна утеха души моей. Молю о том времени, когда мы будем вместе». А в конце приписочку сделал: «Тайный почитатель».
Размышляю себе так: возьмет моя открытку из почтового ящика, прочитает и, конечно, сразу на меня подумает. А на кого еще? Обрадуется, как я ее люблю-обожаю. Прослезится. Поцелует. Сто граммов накапает.
И настроение у меня от таких размышлений стало подходящее, праздничное. И у товарища моего по работе тоже настроение хорошее. И у него жена имеется. Вот мы и решили быстренько после смены ихний праздник отметить. Чуть-чуть. Перед домашним отмечанием.
Купили одну. Потом еще. И еще, кажется. Ну, в общем перебрали. Ну, с кем не бывает. Но все равно я до дома сам дошел. И про открытку не забыл. Бросил в ящик.
Моя, конечно, меня отругала, что не мог до дома дотерпеть, набрался по дороге. Но я ни слова в ответ. Молчу, как Растрелли на допросе. Улыбаюсь только. Думаю: вот открытку она из ящика достанет и простит, и обнимет. Так и уснул.
Просыпаюсь утром. Моей нет. В магазин, стало быть, ушла. Но слышу, ключ в замке ворочается. Возвращается, ага. Я встаю на встречу. Голова трещит. Но, думаю, она-то сейчас обрадованная, поцелует и амнистирует под чистую — поднесет для облегчения.
Супруга входит, а у нее морда злая-злая, как у твоей собаки. Посмотрела на меня, посмотрела, потом хвать швабру из угла и как даст мне по лбу: вот она, шишка.
Я ее за руки:
— Ты че, — говорю, — очумела?
А она на кресло осела так, да давай причитать: