Чагудай
Шрифт:
Только квитанции:
«Уплачено за швейную машинку…»
«Получено за холодильник…»
«Уплачено за телевизор…»
За велосипед — мне. За магнитофон — Семену. За часики — Варе…
А еще рецепты, записанные матерью в разные годы:
«Отбитый кусок говядины свернуть рулетиком…», «Завернуть рыбу в фольгу…», «Засыпать бруснику сахаром…» Какими же вкусными были ее пирожки…
Потертые, разваливающиеся бумажные листы. Очень неразборчиво: «Да не будет у тебя других…», «Не возомни
Первые рисунки Семена. Грузовые машины. Танки…
Тут же рисунки Вари. Зеленые березы. Желтые ромашки. Желтое солнце. Невеста в фате. Так и не стала Варя невестой…
Мои первые чертежи. Столько лет их мама хранила…
И еще пачка писем, перевязанных суровой ниткой. Мать иногда перечитывала их, когда оставалась одна:
«Расположили нас по квартирам. Хозяева вежливые, культурные. Каждое утро нам кофе подают. Мужики тут носят шляпы и снимают их при встрече друг с другом, раскланиваются перед бабами. Пьют ликеры такими маленьким рюмочками. И не пьянеют. И непонятно, зачем тогда пьют. А чаще совсем только сидят с кофе или булочкой или пирожным. Ложечками ковыряют…»
Это письмо от деда. В войну он побывал в Шольском. И может, когда рядом со мной маленьким мама читала это письмо вслух, впервые захотел я из Чагудая в этот город?
«Был на своем первом дежурстве. Так спать охота. А нельзя. И еще есть все время хочется, аж живот сводит. Кормят не очень. Уже два дня в туалет сходить нечем. Ждет ли меня Ольга?…»
Это от Семы из армии, в которую я не попал, поступив в институт.
«Простите, христа ради. Не знаю, как это вышло. Виноват, я виноват. Не знаю, как людям, как вам в глаза глядеть, когда выйду… Как вы, как мои?
Простите, простите христа ради…»
Это письмо от Валерки. От соседа, нечаянно убившего Сему. Не на много пережившего его в тюрьме.
«Поздравляю с Новым Годом!
Отец все еще злится, что ты уехал в институт.
Твой Серега заходил про тебя спрашивал.
Твоя Зойка вышла замуж и все знают, что уже беременная. Им подарили на свадьбу гараж для машины.
Братик, будь здоров. Хорошо учись и тебе много-много счастия!
Пиши. Целую. Твоя сестренка.»
Почему-то не отправленная открытка от Вари. Не из-за Зойки ли? Чтоб меня не расстраивать?…
Какие-то фантики, фотографии артистов. Наверное, тоже Варино…
«Не обижайся, что редко пишу. Кроме учебы, еще подрабатываю на стройке. Так что денег не присылай мне больше, хватает. Народ здесь хороший. Только какой-то странный… Никак привыкнуть не могу… Как получится — приеду, обо всем расскажу…
Целую тебя, мама. И Варю, Сему, отца…»
Это мое.
Еще письма, открытки, телеграммы от каких-то знакомых и незнакомых. От очень дальних родственников. Многие имена, содержимое писем мне уже ничего не говорили. Эти письма были мертвы вместе с теми, кому предназначались. И я рвал их вместе с еще «живыми», с теми, над которыми улыбался и плакал. Рвал и бросал на противень, запалив маленький костерок из прошлого.
В третьем, в самом большом отделении сумки — фотографии. Просмотрел их. «Мертвые» также предал огню, «живые» оставил. Возьму с собой в Шольский. Может быть мои дети, а может и дети моих детей захотят увидеть, как они выглядели — эти чагудайцы: Петр Парфенов, Анастасия Комарова, Иван Парфенов, Любовь Ромашова, Семен Парфенов, Варвара Парфенова и я — Николай Парфенов — сначала чубатый пацан, теперь уже совсем лысый дядька.
Я зачитался, засмотрелся — прозевал, что надо сходить после обеда в управу. Спохватился, когда стемнело и стало трудно читать. Значит, останусь еще на один день в Чагудае. Только б не на больше…
С утра зашел к Брагину. Тот развел руками:
— Даже не знаю, что делать. Документы то ли на почте застряли где-то, то ли на заводе еще…
— Так зачем же меня вызвали?
— Должны были прислать.
— И что, что теперь?
— Будем выяснять, искать…
Вышел от Брагина в полном смятении. Снова дежуривший в этот день Юрка спросил:
— Что, не закончили?
— Нет.
Юрка удивился:
— Может, ты ему мало дал?
— Чего?
— Ну как чего? Денег…
— Ничего я ему не давал.
Юрка засмеялся:
— Так ты никогда не закончишь. На лапу ему надо хотя бы немножко положить. По-другому не получится…
Я снова зашел в кабинет, достал из кармана портмоне, вытянул купюру:
— Сколько? — вытянул другую. — Еще?
Брагин быстренько сунул деньги в стол:
— Достаточно. Приходи через два часа.
Как же хотелось его убить на месте. Взять Лешкин табельный и:
— Бах-бах-бах…
Юрке я дал на водку:
— Спасибо.
Он оглянулся:
— Давай попозже вместе и сообразим.
— Я не могу сегодня. Ты уж один — не обижайся…
— Ладно…
На крыльце управы до меня дошло, что Брагин мог сделать все и раньше. Гораздо раньше. Даже, наверное, в мой прошлый приезд. И тогда мне можно было бы в этот раз совсем не возвращаться. Нужно было тогда просто дать Брагину денег. Наверное, это было настолько очевидно для всех, что никто мне и не подсказал. А я, занятый мыслями об умершей матери, как-то и не задумался даже. Сказали «… быстро не получится… Тут несколько месяцев, а то и лет разбираться надо.» И я поверил. Так же, как верил в Шольском. Но так нельзя в Чагудае.
Но все кончено, кончено, кончено… Через два часа уладим с документами. Уеду на вечернем автобусе. Из Чагудая. Туда, где ждет меня тоненькая и хрупкая, дети, работа, нормальные люди. Мы всей семьей пойдем в парк. Будем просто гулять, дышать и радоваться жизни.
Забежал, сказал помятой, как и в прошлый раз, Ольге:
— Через два часа будь в управе.
— Буду. Но мне бы… поправиться бы…
— Там у Юрки Сурепова спроси…
И на кладбище. По тропинке мимо болота, по самой его кроме вверх на огромную поляну. Вот они могилки.