Чагудай
Шрифт:
Я уговаривал родителей:
— Давайте переедем в Шольский. Пока вы еще на ногах. У меня хорошая зарплата. Проживем…
Но они меня не понимали:
— Зачем? Тут у нас есть свое жилье. И родственники все, соседи, заводские свои. Могилки отцов-матерей, и Вареньки вот… А что мы в твоем Шольском будем делать?
А что они в моем Шольском будут делать? Нормально жить. Так же, как пожилые родители Кати. Гулять в сквере и в парке. Лечиться в нормальной больнице. Ездить в загородный санаторий. Спокойно ждать внуков.
Отец с матерью слушали меня. Но не понимали:
— Хорошо
Хотелось накричать на них:
— А к какой вы привыкли?! Болеть, хоронить привыкли?!
Привыкли — и Семена скоро не стало. А я же и его звал-заманивал:
— Перебирайся ко мне в Шольский. С твоими руками ты там на вес золота…
Но и он, как родители, не понимал меня:
— У меня здесь семья, работа, жилье, родители…
Семен думал о втором ребенке. И, не думая, заступился за своего бывшего соседа по дому. Валерку били двое, когда брат бросился в схватку. И все, вроде, стало затихать. Но потом Валерка в запале решил ударить одного из обидчиков подвернувшейся под руку железякой. И ударил. Случайно ударил Семена. Только и успели внести в дом — помер. Похоронили Семена рядом с Варенькой…
С кладбища мы шли с родителями по тропинке мимо болота. Из его глубины донесся рыкающий звук. Мама сказала:
— Чагудай Сему забрал. Сожрал и отрыгивает…
С болота пополз туман. Отец сел на берегу и молча уставился в приближающуюся белую волну. Как будто хотел, чтобы и его забрал Чагудай.
Мать трясла отца за плечи:
— Пойдем домой, пойдем.
Но отец как не слышал. Дышал часто-часто:
— Семка, Семка… Варя, Варя… Семка, Семка…
Я силой поднял отца с земли. Под руки повел обоих мотающихся из стороны в сторону родителей. Чагудай все рычал и рычал нам в след.
Мы шли по поселку. Поднимались домой по лестнице. Мимо квартиры, в которой жил Валерка. Его на следующий после драки день на милицейской машине увезли на станцию в Кольцовк. Оттуда — на поезде в тюрьму на Синюю горку.
Валерка был наказан. Вроде бы все правильно, по закону. Но я обещал себе убить Валерку, когда он вернется. А со мной будь, что будет. И в Чагудае, и в Шольском я считал Валеркин срок. Месяц. Два. Год. Три. Четыре…
Валерка не вернулся. Умер на Синей горке, не досидев и половины срока. Как Варя — от туберкулеза…
А в тот раз, вернувшись в Шольский с похорон Семена, я тут же помчался в Чагудай — Катя, покачивая на руках плачущую дочку, встретила меня на пороге словами:
— Позвонили с завода. Твой отец умер. Сердце…
Так, не раздеваясь, снова и поехал. И уже не было сил ни переживать, ни плакать.
Мать сказала:
— Вот и отца Чагудай забрал. Значит, и за мной скоро придет…
Я снова упрашивал, уговаривал ее:
— Поедем, поедем со мной в Шольский. Подлечишься там и хоть в конце своей жизни поживешь по-человечески…
Но она плакала:
— Ну куда, куда теперь я от них. Варя, Сема, Ваня…
Еще несколько лет промаялась она в Чагудае. Снова кладбище. На нем я мысленно поклялся Чагудаю: «Не будет здесь больше других могил Парфеновых!
Прошло девять дней. Думал попрощаться с родственниками и знакомыми, еще раз поклониться родным могилкам и если не на всегда, то уж очень надолго проститься с Чагудаем. Приехать сюда как-нибудь, когда он изменится. Не знаю, как и почему он может измениться. Но вдруг, вдруг люди здесь перестанут пить, болеть, ругаться, драться. Возьмут и обустроят в Чагудае новую больницу, дом культуры, новые дома. А в лесу — санаторий. Будут люди работать на заводе, а после культурно отдыхать. А их дети — нормально учиться. Здесь — в школе, в заводском училище. В Шольском — в институтах. И потом, не боясь за себя, за своих детей, будут возвращаться сюда, в родной Чагудай. И работать, и учить, и лечить, жить, жить, жить, долго, долго, долго, счастливо, счастливо, счастливо…
А может, будет и по-другому. Плюнут чагудайцы на это болото с его рудой и заводом. Плюнут и разойдутся искать счастья в других концах света. И найдут его. Не сошелся же на Чагудае свет клином. И тогда я приеду в пустой, заброшенный поселок. Посижу на тихом безлюдном кладбище…
Так я думал, собираясь домой в Шольский. Но не отпускал меня Чагудай от себя. Возникли проблемы с квартирой родителей. Как-то все сложно было с ней увязано между заводом, который строил дом, и поселком, который передавал под него землю. А тут вот еще один наследник, проживающий в Шольском, — я. И еще племянник — несовершеннолетний сын Семена, которого представляет Ольга.
Квартира должна была отойти в собственность завода. Наследники и поселок — получить компенсацию. Но, главное, по словам Брагина — представителя поселковой «управы», вся эта бумажная операция не могла обойтись без моего личного участия. При этом:
— Быстро никак не получится… Тут несколько месяцев, а то и лет разбираться надо. Да вы не волнуйтесь. Как будет все готово, мы вас письмом вызовем. Приедете, посмотрите, подпишете, и все…
В Шольском я бы просто поручил разбираться во всем этом адвокату. А здесь:
— Что вы? Только лично, лично…
Категорично.
Что ж делать. Сказал Ольге, чтобы она наведывалась в управу время от времени. Подталкивала Брагина, как могла. И уехал. Убежал.
Я не хотел возвращаться. Хотя бы еще несколько лет. Но надо было снова ехать. «…для окончательного решения…» Так было написано в официальном письме с обратным адресом: «Чагудай…»
— Надо ехать.
Тонкая и хрупкая вздохнула.
Я повторил:
— Надо ехать…
— Что ж…, — кивнула, — Раз надо…
И отвернулась. Потащила из кармана платочек.
Старший глянул вопросительно: «Не возьмешь с собой?»
«Не возьму».
В ногу вцепилась младшая, затараторила:
— Папка, папка, не уезжай… Папка, папка, возьми с собой… Папка, а что ты мне привезешь?…
Я поднял дочку на руки:
— Привезу, привезу…
— А что, что привезешь?
Тонкая и хрупкая, промокнув платочком глаза, грустно улыбнулась:
— Привези ей брусники. В Чагудае она такая большая и вкусная…