Чагудай
Шрифт:
Народу было много. Не только наших общежитских, но и из тех, что снимали в Шольском квартиры или жили в своих собственных вместе с родителями. Знакомые лица и имена путались с незнакомыми:
— Миша… Гурам… Света… Людмила, можно Мила… Саша… Тоже Саша… Володя… Григорий… Натали… Катя… Офелия…
Даже Офелия… Офигеть.
Расселись. Кто на стульях, кто на чьих-то коленях. Сначала шампанское:
— С Новым Годом!
Потом кто-что. Я налил себе полный стакан водки и залпом выпил. Повел глазом — сейчас оценят. Знаю — не каждый так может.
— Тебе плохо не будет?
— Не будет.
Однако повторять упражнение со стаканом я не стал. Налег на закуску. Исподволь приглядывался. Большинство пило вино. Те же, кто наливал себе водку, пили ее как-то странно — маленькими глотками. Редкими.
Хорошенько закусив, я выпил немного вина. И в Чагудае по-моему такое же пробовал: ничего особенного — вкусная водичка. Не забирает, как водка. И не пенится, как шампанское. А они вроде бы удовольствие получают. Но их дело.
Хотел было налить себе еще водки. Не стакан. Рюмку. Потянулся к бутылке. Но на меня смотрела все та же белобрысая, кудрявенькая как барашек:
— Тебе плохо не будет?
— Не будет.
Налил. И выпил. Вроде, не смотрит.
Потом играли в «Испорченный телефон», в «Розового крокодила». А слабо им сыграть в «Пахана и шестерок»?
Потом танцевали. Все вместе. И в парах.
Я тоже был не прочь подержать какую-нибудь талию. Но мне казалось, что все девушки по-прежнему смотрят на меня с опаской, боятся. «Дикий какой-то… Дикий какой-то…»
Я выпил еще рюмку. Снова подумал: «Точно из-за стульев пригласили».
Но одна сама подошла ко мне. Кто же еще — конечно, белобрысая, кудрявенькая как барашек:
— Ты что тут сидишь один? Тебе плохо?
— Мне хорошо.
— А почему не танцуешь?
— С тобой?
— Ну и со мной.
Я повел ее в танце. Белобрысая, кудрявенькая как барашек удивилась:
— А я думала, что ты танцевать не умеешь?
— Потому и пригласила?
— Может быть.
Дальше мы танцевали молча. Среди других лиц, ног, локтей. Народу было много. Места — мало. Все время кто-то толкал то в бок, то в плечо. Или наступал на ноги. Нечаянно вроде. Я терпел. Как мог, прикрывал собой белобрысую, кудрявенькую как барашек. Но в конце танца резко повернувшийся парень сильно толкнул ее в спину. Так, что она просто впечаталась в меня. Тоненькая. Хрупкая.
Я схватил парня за плечо:
— Ты че творишь?
Тот испуганно затряс головой:
— Извините… Извините…
Тонкая и хрупкая потянула за руку:
— Отпусти его.
Я отпустил.
Потом сидел один. Но больше не пил. Поглядывал только в сторону тоненькой и хрупкой. А она болтала с подружками, с ребятами. Танцевала. И мне казалось, иногда тоже посматривала в мою сторону. Боится, что мне станет плохо? Да не пью я больше! Не пью!
Я встал и пригласил ее. Она смелая. Она не откажет.
Мы снова молча танцевали.
— Ты че творишь?
Он развернулся:
— Извините.
— Да это снова ты!
Ну, думаю, нужно этого козла проучить. Пусть знает, что надо себя культурно вести среди других людей. Говорю ему:
— Пойдем-выйдем.
Он не понял:
— Я же извинился.
Но я, отпустив тонкую и хрупкую, потащил его на выход:
— Пойдем-пойдем.
А она просто повисла на моих руках:
— Отпусти его!
Легонькая. Я бы их обоих на себе вынес. Но голос такой пронзительный. И все вдруг на нас смотрят.
Я отпустил парня. А она как глянет на меня:
— Не приглашай больше. Не хочу с тобой танцевать.
И эта уже не хочет. Ну и черт с ней. Я выпил еще рюмку и пошел спать.
Утром следующего дня долго лежал в кровати. Вспоминал вечеринку. И эту белобрысую, кудрявенькую как барашек, тоненькую и хрупкую.
В Чагудае я был не первым парнем на деревне. Но и далеко не последним. Отличник, не урод, пацанами уважаем. Закадрить мог почти любую. Проводить после кино, поцеловать, помять, а если повезет — и завалить где-нибудь в подходящем месте.
А одна у меня была даже из лучших в поселке — одноклассница Зоя. Бедра широкие. Крепкие. Груди могучие. Тугие. Я их пару раз трогал. Но большего она не позволяла. В мать хозяйственная Зойка берегла себя для мужа. И я думал — уж не для меня ли? Может, будет ждать моего возвращения? Приеду летом на каникулы, и поженимся? Но хозяйственная Зойка не могла позволить своему богатству простаивать без дела. Вышла замуж через несколько месяцев после окончания школы. За сына заводского бухгалтера…
А у этой белобрысой, кудрявенькой как барашек, тоненькой и хрупкой — ух какой голосок:
— Отпусти его! Не приглашай больше. Не хочу с тобой танцевать.
«Не хочу с тобой танцевать… Не хочу с тобой танцевать… Не хочу с тобой танцевать…»
Праздники прошли. В институте я увидел ее. Мы поздоровались:
— Привет.
— Здравствуй.
И попрощались:
— Пока.
— До свидания.
Общежитие. Учебники. Чертежи. «Привет. Здравствуй. Пока. До свидания». Учебники. Чертежи.
— Кто карандаш стырил?
— Да вон он лежит.
Стройка. Камень на камень. Кирпич на кирпич. «Привет. Здравствуй. Пока. До свидания». Камень на камень. Кирпич на кирпич.
— Раствор давай!
— Даю! Даю!
Я каждый день искал ее в институте. Поздороваться и попрощаться. А потом как-то решил дождаться ее на улице после занятий. И проводить что ли.
Надо же так случиться — из дверей выскочил и наступил мне на ногу тот самый парень, что надоел мне на новогодней вечеринке.
— Извините!
Не раздумывая, дал ему в нос. Потом под дых. Парень скорчился. А я ему еще коленом в ухо:
— Я тебя извиняю, козел, извиняю…
— Немедленно прекратите! — на улицу из института вышли несколько преподавателей.