Чакра Фролова
Шрифт:
– Ты погоди про радио, – перебил деда Фролов. – С Климом-то что?
– А что тут еще может быть после петли-то? Только прямиком на небеса. Только он тогда пьяный был. Кажись, так и не понял, что с ним творят. Все пытался надпись на фанерке прочитать. Они ему голову поднимают, а он опять давай буковки изучать. Немец уже веревку натянул, а Клим обратно на фанерку косится, да пальцем по буквам водит. Только буквы-то все вверх ногами-то – как тут разберешь. Да еще с пьяных глаз. А может, оно и к лучшему. Зачем ему знать было?
Дед Михась шмыгнул носом и даже, кажется, утер непрошеную слезу.
– Вообще-то немцы пару дней ждали, что он протрезвеет – пьяным-то вешать не по-людски как-то, но Клим, он же такой, как запьет, так у него, вроде как, в организме это все скапливается и, бывало, неделями протрезветь не дает. В общем, на том свете протрезвеет. Упокой душу его.
Михась перекрестился и, смутившись, сморкнулся.
– А Тимоха что?
– Так я ж говорю – боком радиво-то ему вышло. Немец слышит, что, мол, в воздухе волны какие-то посторонние летают – значит, у кого-то радиво завелось. Ну, а Шнайдер-то, он и без того знал, что Тимоха радиво сооружает. В общем, Тимоху…
– Повесили? – выдохнул Фролов.
– Да нет. Пришли радиво забирать. А Тимоха, дуралей, ни в какую. Я, говорит, радиво сам делал – не имеете права отбирать. А те озлобились и пальнули в него. Ну, тут он и кончился. Галина так убивалась. Прям волосы на себе рвала. И все на немцев бросалась. Но им что? Отбросили ее, как собачонку, дальше пошли. Мда… Вообще-то так они ребята ничего, но потом злобиться начали… Хорошо, что не пожгли…
Михась снова задумчиво шмыгнул носом. Потом добавил:
– Видать, судьба у Тимохи такая была. Ходил, ходил топиться, а в конце пулю получил. Вот и спорь с Богом.
– Ну а Федор?
– Никитин, что ли? Да живет с Фимой.
– А ребенок?
– Дите ихнее? Да вот на днях два года стукнуло. Пацан.
– Погоди, – удивился Фролов. – Как же два года?! Уж четвертый должен был пойти.
– Ты меня не путай. Если говорю два, значит, два.
«Соврала, значит, тогда Серафима Никитину», – мысленно усмехнулся Фролов.
– Резвый такой и мордой весь в Фимку, – продолжал тем временем Михась. – Кровь с молоком. Сашкой назвали.
– В честь меня, что ли? – опешил Фролов.
Михась пожал плечами.
– Это ты сам у него спроси. Вообще-то к Федору отношение у немца было нехорошее, но Фимка отнесла им пленку какую-то, и они успокоились.
– Фильм, что ли, наш? – поморщился Фролов – он-то надеялся, что тот пропал. А Никитин, видать, на всякий случай сохранил.
– Может, и так… А Лялька с Ленькой убегли к партизанам. На Ляльку, вроде, фриц один глаз положил. Ну, Леньке кровь в башку вдарила, он того немца вилами и подсадил. А потом куда деваться? Подались к партизанам. Где бродят, один бог ведает. А немец тот выжил, иначе б пожгли б нас к едреной фене. После Клима они сильно взъелись на нашего брата.
Фролову вдруг нестерпимо захотелось увидеть Никитина.
– Слушай, Михась, а может, я тоже проберусь к вам сейчас, а?
– Не, – сурово покачал головой Михась. – Фрицы все подходы перекрыли. Это я для них – плюнуть и растереть, а тебя сразу в расход пустят. Они и меня-то не пускают. Это парень у них молодой на посту стоит. Он ко мне привык. Говорит, я – вылитый его гроссфатер. Дедушка, значит. Он меня сегодня отпустил под честное слово.
– А вдруг ты к нашим метнешься и немцев расположение сдашь?
– Да кому оно нужно положение-то ихнее? И без того все тут изучили. Самолеты уже недели две как кружат.
– Слушай, Михась, может, мне и не следовало бы тебе говорить, да только завтра с утра такое здесь начнется…
– А то мы не знаем.
– Откуда? – изумился Фролов.
– Так и фрицы знают. Говорю ж, наизготовье все.
– Так надо вам укрыться как-то… А может, пойдешь сейчас со мной к нашим?
– Не, – замотал головой Михась. – Не могу. Дел много.
– Да какие у тебя дела?
– Да не буду я туда-сюда бегать, – раздраженно сказал Михась. – Заяц я, что ли, какой? Вы деревню занимайте, коли вам так позарез, а мы переждем.
Он обернулся и с напряженным прищуром посмотрел в сторону Невидова.
– Ладно… Пойду я… Да и тебе пора. Бывай, Александр Георгиевич.
– Ты Федору-то скажи, что я тут. Даст бог, завтра свидимся.
– А это скажу, – легко отозвался Михась. – Слова карман не тянут.
Он шмыгнул носом и побрел в сторону деревни.
– Погоди, – окликнул его Фролов, вспомнив еще кое-что, но Михась уже не отозвался. Или не расслышал. Фролов постоял еще какое-то время, глядя вслед тающей фигурке Михася, а затем развернулся и пошел обратно к штабу.
Глава 56
Полночи Фролов просидел с четырьмя операторами, Воронцовым, Азаряном, а также ротными командирами, объясняя, как планирует провести съемку.
Воронцов удовлетворенно кивал, Азарян хмуро смолил одну папиросу за другой. Операторы изредка вставляли свои замечания. У каждого из них за плечами был солидный фронтовой опыт, и они не понаслышке знали, что такое съемка в боевых условиях. Фролов учитывал их замечания и вносил корректировки. Иногда Азарян давал слово одному из ротных, и те предлагали что-то свое. При этом, как правило, косили глазом на Азаряна, словно пытались получить у него одобрение. На Воронцова они если и смотрели, то равнодушно, словно были вынуждены считаться с его нежелательным присутствием. К двум ночи все действия были скоординированы, и Азарян, втоптав очередную докуренную папиросу сапогом в землю, сказал, что считает работу оконченной.
Выйдя из-под навеса, Фролов отозвал Воронцова в сторону.
– Товарищ полковник, вы извините, если я не совсем по-военному…
– Да обращайтесь, обращайтесь, – дружелюбно подбодрил Фролова тот.
– Я насчет деревни… в смысле жителей ее… Нельзя ли как-нибудь… поосторожней, что ли… Ну, чтоб мирные люди не пострадали…
– Да о чем разговор! – воскликнул Воронцов. – Мы своих не трогаем. Это закон! Мы же кто? Правильно! Освободители!
Фролова не впечатлил пафосный оптимизм Воронцова, но возразить или добавить было действительно нечего.