Чакра Фролова

Бенигсен Всеволод

Так прошло два года. Советские войска постепенно перешли в наступление. Колеса Истории скрипнули, и в конце туннеля забрезжил зыбкий лучик света. Среди эвакуированных пошли разговоры о скором возвращении домой. Фролов не принимал участия в подобных разговорах. Как ни странно, он чувствовал какое-то душевное единение со скупой казахской природой и иногда думал, что после окончания войны не станет уже никуда переезжать. Бездействие теперь почти полностью овладело им и не пугало, как раньше. В конце концов, не все ли равно, что он не совершает – добрый или злой поступок – смысла от этого в его жизни не прибавится. Нет, конечно, он следил, как и все, за перемещением войск и фронта. Радовался, когда приходили добрые вести, огорчался, когда приходили плохие. Но никак не мог ощутить «общности» со страной и народом. Однажды он все-таки решил отправиться на фронт добровольцем. Решение

это далось ему, как ни странно, безо всякого труда. Что даже напугало Фролова – словно он не за Родину умирать собрался, а подал очередную сценарную заявку. Но в него со слезами вцепилась Аня, да и знакомый военный, комиссованный по ранению, сказал, что пользы от Фролова на фронте не будет никакой. А кто-то за спиной даже фыркнул с сарказмом: «Тоже мне Байрон нашелся!» Судя по всему, одного вида Фролова было достаточно, чтобы понять – на фронт он идет не из патриотических соображений, а в поисках: то ли смысла жизни, то ли быстрой смерти. Фролов понял, что обманывает сам себя, и никуда не пошел. Тем более что крепким здоровьем он не отличался и его вполне могли «завернуть». Что только бы подтвердило его мысли о ненужности собственной жизни. Теперь еще и ненужности смерти. А это было бы совсем невыносимо.

Так бы оно и шло дальше, если бы в июне 1944 года Фролов неожиданно не получил повестку из НКВД, предписывающую ему немедленно выехать в Москву. Текст повестки и адрес отправителя были столь суровыми, что сразу стало ясно – шутки шутить никто не собирается. Причина столь срочного вызова не указывалась. Правда, поначалу Фролов даже подумал, а не попробовать ли сбежать куда-нибудь, но удержался от этой безумной мысли, ибо если бы его хотели арестовать, то не стали бы присылать повестку. Правда, могли вызвать в качестве свидетеля, а там уже и повязать. Но почему в таком случае ничего не пояснили? Удивленный таким неожиданным вниманием к своей скромной персоне, Фролов покорно собрал вещи и отправился с первым возможным эшелоном в Москву. За день до отъезда зашел попрощаться с Аней. Он не стал ей говорить, куда его вызывают. Просто сказал, что срочно надо ехать. Аня заплакала, а Фролов принялся утешать ее глупыми, бессмысленными словами. Видимо, от волнения Аня почему-то перешла на «вы», хотя с самого начала знакомства говорила исключительно «ты». Это неожиданное «выканье» после года знакомства тронуло Фролова до слез. Он несколько раз поправил ее, потом перестал. Про себя же продолжал мучительно думать, с какой целью его вызывают. Вертел сухие строчки приказа так и сяк, прикидывал различные варианты, но ничего путного придумать так и не мог. Последнюю ночь провел с Аней. Она так хотела. Но ночь превратилась в бессонницу, поскольку Аня беспрерывно то вздыхала, то плакала. Сначала Фролова это раздражало, и он даже пару раз хотел огрызнуться, зло и грубо, но потом понял, что это не раздражение, а волнение. Волнение, которое он всячески гнал от себя и от которого давно отвык за время своей жизни в эвакуации. Более того, он вдруг понял, что и Аня плакала не оттого, что чувствовала, а оттого, что предчувствовала – они больше никогда не увидятся. От этой мысли у Фролова защипало в глазах, и, отдавшись сентиментальному порыву, он прижал Анину голову к своей груди и прикоснулся губами к макушке. Теплые волосы пахли мылом и прокуренным комнатным воздухом. Аня спросонья обхватила тело Фролова, всхлипнула еще пару раз, а потом затихла и, уткнувшись лицом в его плечо, заснула.

«И ты меня забудешь, – подумал Фролов, но без тоски, а с какой-то неизбежной печалью. – И забудешь скорее, чем тебе кажется. Тебе всего двадцать один год. У тебя еще столько всего будет. Неужели в круговороте новых знакомств и бьющей фонтаном жизни у тебя найдется минутка, чтобы вспомнить меня? Разве что мелькнет что-то расплывчатое. Да и не мелькнет вовсе, а так… навеет. Запах, обстановка, чей-то голос. Навеет и исчезнет без следа».

Аня спала так крепко, что утром он не стал ее будить. Высвободился из ее объятий, бесшумно оделся, взял свой портфель и вышел. Аня лежала на животе, обхватив руками пустоту, где еще недавно лежал Фролов. Казалось, она обнимала человека-невидимку.

Глава 54

Прибыв в Москву, Фролов немедленно отправился по указанному в письме адресу. Москва выглядела уставшей, потрепанной, но по-прежнему деловитой. Афиши на тумбах гласили, что жизнь продолжается. Работали какие-то забегаловки и рестораны. В кинотеатрах крутили фильмы. В цирке на Цветном бульваре шли представления. Потихоньку в Москву стали возвращаться и эвакуированные театры – Вахтанговский, Ермоловский… Народ спешил то ли на работу, то ли

с работы. Что-то строилось, что-то восстанавливалось.

Любопытства ради (вдруг в последний раз в Москве?) Фролов решил проехать оставшийся до площади Дзержинского отрезок на метро. С удивлением отметил новые станции – «Завод имени Сталина», «Измайловский парк». Когда только успели построить? Поднявшись на улицу, закурил и долго стоял, втягивая носом летний воздух столицы. Сам не заметил, как выкурил подряд три папиросы. Наконец понял, что просто оттягивает неприятное свидание. Решительно задавил окурок и двинулся к зданию НКВД. На ходу достал конверт с повесткой. Отворил тяжелую дверь и ступил в прохладный вестибюль. Охранник бегло прочитал повестку, крутанул пару раз диск на черном телефоне и доложил кому-то о Фролове. Затем немногословно, но по-военному четко объяснил дорогу до нужного кабинета. Пару раз мимо Фролова прошли сотрудники НКВД, но погруженные в свои дела и не обращая на него никакого внимания. Прежде чем открыть дверь нужного кабинета, Фролов робко постучал. Услышав суровое: «Войдите!» – потянул ручку.

В просторном кабинете было светло и свежо, поскольку оба окна, выходившие прямо на площадь Дзержинского, были открыты нараспашку. За столом сидел немолодой капитан, который молчаливым кивком указал Фролову на стул у стены. Фролов хотел дать капитану повестку, но тот отмахнулся. Фролов сел на стул и стал ждать, мусоля бумажку в руке. Но капитан что-то писал и отрываться от важного дела, похоже, не собирался. Он как будто даже забыл о посетителе. Пару раз Фролов вежливо кашлянул, но капитан никак не отреагировал – только однажды глянул на часы. Фролов подумал, что, возможно, это какая-то изощренная форма допроса. Он слышал о подобной практике. Находясь в столь мрачном учреждении и не зная причину вызова, человек начинает нервничать, ерзать, ломать голову. Через какое-то время нервы у него сдают, и он готов оклеветать себя с ног до головы, лишь бы ему сказали, зачем он здесь. «Веселый тоже молчал, – подумал Фролов. – Оказался, неплохим человеком. Может, и этот такой же». Правда, эффективность паузы была равна нулю – Фролов совершенно не нервничал, поскольку ощущал внутри только пустоту. И еще немного ныла затекшая от неподвижного сидения шея.

Через полчаса капитан неожиданно оторвался от бумаг и поднял голову.

– Вы знаете, по какому делу вы вызваны?

Фролов мотнул головой.

– Тогда я скажу, – не очень дружелюбно начал капитан. – В июне 41-го года вы находились в районе деревни Невидово.

«Ах, вот оно что, – подумал Фролов. – Снова-здорово».

– Да, – устало кивнул он. – Я действительно поехал туда по заданию киностудии и пробыл там три недели, но все это я уже объяснял куче следователей. И Лепешкину в том числе…

– Знаю, – перебил капитан. – У нас есть показания, которые вы дали капитану Лепешкину.

После этого почему-то снова посмотрел на часы.

– Сейчас сюда прибудет человек из Ставки Верховного главнокомандования Вооруженных сил СССР полковник Воронцов.

– Зачем? – удивился Фролов.

Но капитан ответить не успел. Дверь распахнулась, и в кабинет стремительной походкой вошел высокий мужчина лет пятидесяти в военной форме. Капитан тут же вскочил, натянул на голову фуражку и отдал честь. Испуганная судорожность жеста несколько удивила Фролова, поскольку НКВД не подчинялся армии. Но, видимо, полковник обладал какими-то особыми полномочиями. Фролов тоже встал. В отличие от сутулого капитана НКВД в полковнике чувствовалась настоящая военная выправка. Фролов даже невольно залюбовался его решительной фигурой – он напомнил ему отца. В смысле, приемного отца.

Полковник кивнул капитану, пожал Фролову руку и, подтащив стул, сел рядом.

– Может, сюда, товарищ полковник? – услужливо показал капитан рукой на диван у стены, но полковник, отмахнувшись, развернулся всем корпусом к Фролову.

– Вы – Фролов Александр Георгиевич? – спросил он.

– Он самый, – ответил Фролов.

– Да садитесь, – поморщился полковник.

Фролов сел.

– Капитан Дегтярев вас ввел в курс дела?

– Я вас ждал, товарищ полковник, – виновато развел руками капитан.

– Ну и ладно. Вы ведь режиссер, не так ли?

Фролов замялся.

– Да, но…

– Никаких «но», – отрезал полковник. – Я знаю вашу биографию лучше вас.

«Зачем же тогда было спрашивать?» – мысленно удивился Фролов.

– К тому же жили в Невидове.

– Ну, совсем недолго.

– Скажите, вы хорошо знаете местность?

Фролов замялся, поскольку не любил брать на себя лишнего. Но полковник, видимо, не принимал никаких уклончивых форм ответа, интерпретируя все в удобную для себя сторону.