Чандрагупта
Шрифт:
изощрены в науке политики и интриг, и я вовсе не собираюсь поучать вас. Но мне кажется, что прежде нужно
иметь твердые доказательства, а затем уже действовать. Убедитесь сначала, что благородный Чанакья —
греческий шпион, и тогда поступайте с ним, как того требует закон. Но одно я могу сказать: из моих бесед с
брахманом я понял, что пришел он сюда не из корыстных целей. Он лишен всяких желаний. Вот и Мурадеви
уговаривала его принять приют в ее дворце, но он отказался
собираюсь поучать вас… И если вы убедитесь в своих подозрениях, поступайте, как найдете нужным. Но не
следует все же оскорблять преждевременным подозрением несчастного брахмана, этого почтенного ученого
человека.
На том и окончился разговор первого министра с главным военачальником, и Бхагураян отправился в
свои покои. Но разговор оставил глубокий след в душе кшатрия. Чувствовать себя в подчинении у человека,
который не доверяет тебе, у человека, с которым ты, в сущности, должен быть равным по положению, — что
может быть унизительнее? В конце концов, он готов уступить некоторую долю власти, но быть оскорбленным
подозрением — невыносимо для его достоинства. Нет, нет, там, где правит Ракшас, не место ему, Бхагураяну.
Он найдет другое государство, другого раджу. Эта мысль возникла мгновенно и, вспыхнув, погасла. Но как
знать: до каких размеров, раз появившись, разрастется она в дальнейшим? Увидев маленькую рыбку,
невозможно угадать, какой величины она со временем достигнет.
“Почему у министра столько сомнений на мой счет? — размышлял Бхагураян. — Казалось бы, я не давал
к тому повода. Неужели подозрительность и недоброжелательство живут в нем еще с тех пор, как я привез для
раджи Мурадеви?”
И тревожные опасения глубоко проникли в его душу. Теперь он думал, что если Ракшас питает к нему
столь враждебные чувства, то при случае постарается избавиться от неугодного военачальника. Тогда зачем же
здесь оставаться? Раджа Дханананд забросил государственные дела, и этот человек заправляет всем, будто он
сам раджа, да еще вздумал запугивать других, равных ему по должности! “Интересно, какова же мне цена в его
глазах, если он приставил ко мне соглядатая? Какой-нибудь городской вор и я стоим на одной доске! И что это
он подозревает всех и вся? Хочет выслать благородного Чанакью, избавиться от него? За что? За то, что тот
привел в Паталипутру племянника Мурадеви? Ну нет, министр Ракшас, моя гордость не терпит унижения, и раз
так, у Паталипутры нет больше военачальника Бхагураяна. Ах, если бы было правдой то, что нарисовал в
воображении благородный Чанакья, если бы и в самом деле остался жив сын Мурадеви! Хороший урок
бы ты, министр Ракшас. Но прошлое вернуть невозможно. Разве оживет младенец, брошенный на погибель в
дикой горной чащобе? И все-таки я найду средство наказать самоуверенного министра”.
Кипя яростью, проклиная Ракшаса, захватившего в свои руки безграничную власть, вернулся в свой
дворец Бхагураян. К ужину он не прикоснулся, потому что есть ему уже не хотелось. И сон никак не приходил.
Всю ночь провел военачальник в тяжелых, мучительных думах и в конце концов решил, что следует
предостеречь Чанакью. Раз первый министр подозревает в чем то брахмана, бог знает, что он может сделать.
Вдруг он в самом деле вздумает нанести ему такое оскорбление — выслать из Паталипутры? Нужно, чтобы
Чанакья был ко всему готов. И Бхагураян, твердо вознамерившись отправиться в обитель брахмана, едва
дождался рассвета.
Наступило утро следующего дня. День тянулся целую вечность. На закате Бхагураян поспешил к
Чанакье. Накануне он чувствовал на себе чей-то пристальный взгляд, поэтому сегодня был особенно
внимателен и убедился, что за ним действительно следят. От этого Бхагураян пришел в бешеную ярость и
поклялся, что не останется больше в этом городе. На миг ему захотелось приказать своим телохранителям
схватить этого дерзкого соглядатая и допытаться, кто послал его. “Стоит только приказать…” — думал он, но
подавил в себе это желание, унижавшее его достоинство, и пошел дальше, держа путь по берегу Ганги. Но в
дороге ему в голову пришла новая мысль: то ли не хотел он лишних свидетелей при разговоре с брахманом, то
ли была другая причина, только вдруг он остановился и приказал всем, кто сопровождал его, вернуться назад и
оставить его одного. Телохранители, слуги, солдаты были удивлены неожиданным распоряжением, но приказ
есть приказ, — повинуясь ему, они ушли.
Бхагураян один, подставляя горящий лоб прохладному, освежающему ветру с реки, пришел в хижину
Чанакьи. Брахман ожидал его сегодня, но сделал вид, что удивлен его внезапным появлением в неурочное
время.
— Вот уж не ждал, — сказал он, — но нечего и говорить, что очень рад приходу такого замечательного
воина и государственного мужа.
— Ну, а я не могу выразить, как я рад видеть вас и говорить с вами. Теперь я считаю вас своим
наставником, судьей в моих делах и помыслах. Но сегодня я пришел не за советом, мне нужно кое-что
рассказать вам, а прежде еще кое о чем спросить. Только, ради бога, не гневайтесь и не огорчайтесь из-за того,
что я вам скажу.