Чарусские лесорубы
Шрифт:
Пока Нина Андреевна шла к трибуне, раскрывала папку, он попросил стоявших в проходах занять освободившиеся места. На первый ряд села Дарья Семеновна Цветкова. Она вела за собой, держа за руку, словно маленького, Харитона Богданова. Он был в тщательно разутюженном костюме, в галстуке, выбрит и даже напудрен и надушен; шел он своей неуклюжей походкой и выбуривал глазами из-под лба, поглядывая на стороны, как будто впервые видел этих одетых по-праздничному людей.
— Садись, Харитон Клавдиевич, рядом с бабушкой, — сказала Дарья, указывая на место возле Пантелеевны.
— Нет
От умиления у старухи на глазах навернулись слезы, она хотела их сдержать, но не смогла — и расплакалась.
— Вы, бабуся, что? — спросила Торокина.
— Ничего, ничего, золотая моя… Это от радости.
И Пантелеевна торопливо начала вытирать слезы кончиком полушалка с яркими перьями жар-птицы.
37
Мимо окон каморки Дарьи Цветковой к крыльцу мужского общежития, звеня колокольцами и бубенцами, промчались три тройки лошадей, запряженных в широкие кошевы. На первой, серой тройке на облучке за кучера восседал Фетис Федорович Березин, выставив наружу ногу в унте, как заправский ездок-лихач. На нем была лисья шуба с меховыми, откинутыми на стороны бортами, круглая шапка с красным верхом и кумачовый жгут, перекинутый через левое плечо и завязанный бантом на правом боку.
Женщины, собравшиеся у Цветковой, и мужчины — в общежитии у Богданова, вышли на крыльцо.
— Где молодые-то? — спросил Березин, сдерживая разгоряченных лошадей с лентами в гривах и челках.
— Сейчас, одеваются.
В комнатушке у Дарьи все было перевернуто вверх дном, раскрытые сундуки стояли среди пола; сама невеста в белом атласном платье, отделанном на груди кремовыми кружевами, с розочкой вместо брошки, гляделась в зеркальце, а женщины суетились возле нее, делали модную прическу, подводили брови, красили губы, утюжили носовые платочки.
— Скорей, бабоньки, скорей! — говорила Цветкова. — Где Харитон-то Клавдиевич? Уже, поди, оделся, ждет?
— Ну подождет.
В дверь постучали.
— Можно, войдите! — крикнули женщины.
У порога появился женихов дружка, Шишигин. На нем был новенький с борами белый полушубок, чесанки с галошами, шапка-ушанка, а на груди на полушубке огромный красный бант, от банта две ленты свесились; карманы оттопырены, из них торчат горлышки бутылок. Шишигин, видать, уже приложился к огненной водичке, от этого малюсенькие глазенки его светятся по-доброму.
— Скоро вы, Дарья Семеновна? — спросил он. — Жених уже на крыльце дожидается.
— Сейчас мы, сейчас! — ответили женщины. — Уходи отсюда, нечего тебе возле баб околачиваться.
Невеста вышла на крыльцо в плюшевой шубе, пуховой шали. Брови вместо белых стали черные, губы красные. Встала рядом с женихом. На нем бобриковое пальто, шапка каракулевая пирожком, новые валенки, грудь открытая,
— По местам, по местам! — скомандовал Березин. — Жених и невеста, садитесь ко мне, а остальные размещайтесь на вороных, на рыжих, кому где нравится.
Богданов и Цветкова сели рядышком в первой кошеве. Оба были смущенные, друг на друга не глядели. Какой-то мальчишка пристроился на запятках и наговаривал им:
— Невеста без места, жених без ума!
— Кыш, угланье! — ходил возле кошевок дружка Шишигин, отгоняя мальчишек.
— Уселись? — спросил Березин.
— Готово, готово! — крикнули ему. — Трогай.
— Не, не, не готово! — вытаскивая из оттопыренного кармана бутылку и маленький граненый стакашек, сказал Шишигин. — Надо вооружиться батожком, а то кабы дорогой волки не напали.
Наполнил стакашек и, подавая Березину, проговорил:
— Ну-ка, сваток, смочи коням копыта, чтобы шибче бежали.
— Не надо! — отмахнулся Фетис Федорович. — Я уже на взводе.
— Ничего, ничего, сваток! При таком деле не пить нельзя. Опрокинь… Ну, вот. А языком закуси.
Затем подошел к Богданову.
— Обидел ты меня, друг! Тебе бы и подавать-то не стоило. Где я теперь узнаю про то, что на свете делается? Но я не сержусь… Глотни на дорожку, чтобы теплее было, а то у тебя под одним боком жарко, под другим холодно. Так… Теперь вам, Дарья Семеновна!
— Ой, нет, нет! — замахала руками Цветкова.
— Не будешь пить — вылезай из кошевы! Сейчас высажу.
— Ну выпей, Даша! — попросил Богданов. — Гулять так гулять! Такое у человека раз в жизни бывает.
Цветкова покорилась, выпила. Шишигин сунул ей в руку конфетку, а сам пошел к следующим кошевкам, где были гости, приглашенные со стороны жениха и со стороны невесты. Еще за несколько дней до свадьбы Богданову принесли лист бумаги, ручку, чернила, и он с трудом написал фамилии тех, кого приглашает. Первым в списке был замполит Зырянов. Затем следовали фамилии тех, с кем Харитон жил, работал. Последним он записал Синько, а потом вычеркнул его, да так крепко нажал на перо, что оно сломалось, — видно, вспомнил про Дарьину козу.
Тройки одна за другой выехали на дорогу и кратчайшим путем, зимником, помчались в Чарус, где, по договоренности, молодых должен был ожидать работник загса.
Был крепкий морозец. Кони бежали резво, под дугами гремели колокольчики, на шеях ширкунцы, в гривах развевались ленты, из-под копыт на седоков летели снежные комья. Скоро люди в кошевках стали белыми, и только лица у всех горели от морозца и выпитой водки.
Березин, сидевший на облучке, весело поглядывал по сторонам да покрикивал на лошадей, туже натягивая вожжи.