Час новолуния
Шрифт:
— А матушка-то моя, матушка... — говорил он больным голосом, задыхаясь, — ах, Феденька!.. она бы сказала... медовый мой Феденька, матушка моя бы сказала... сахарный... где же ты, сладкий мой, познакомился... Сыночка моего... повстречал где?..
Захватив улицу от забора до забора, играли дети. «Слепой комар» — мальчонка с завязанными глазами — сжимал прутик и вертелся. Он легко доставал ограды по обеим сторонам от себя, а товарищи его подступали и пятились с визгом, подгадывая случай проскочить. Спешивший впереди Федьки Вешняк задержался. Выждал, чтобы «комар» замер, прислушиваясь к возбуждённому движению вокруг, и ринулся — грохнулся
По правде говоря, у Федьки не было никакого желания кататься по земле, однако ж увидела, что Вешняк на неё надеется, — и стало ей весело. Коротко разбежавшись, она сиганула мимо опять промахнувшейся хворостины, чтобы оказаться в следующий миг в безопасности.
Вешняк смеялся, и ухмылялась, кусала губы Федька, стараясь не поддаваться легкомысленному веселью.
— Да куда ты несёшься?! — догонял её приотставший было Евтюшка. — Что ты несёшься? Шило в заднице?
С невнятной бранью на губах, Евтюшка растолкал детей и уставился на «слепого комара» в тупом удивлении — далеко же от мира детских забав увлекло его уязвлённое самолюбие! А мальчишка с завязанными глазами живее замахал прутиком и подался навстречу.
— На «слепого комара» нема суда никогда! На «слепого комара...» — скороговоркой повторял мальчишка. Длинная хворостина хлестнула Евтюшку по руке, тот прянул, ужаленный, и в следующий миг цапнув малыша за вихры. — На «слепого комара!..» — заверещал тот спасительное заклятье, но Евтюшка тряхнул обидчика, без всякого, действительно, суда отвесил ему затрещину и швырнул наземь. Потрясённый до онемения, тот не осмелился даже зареветь. Мальчишки, девчонки подались врозь, готовые обратиться в бегство.
Евтюшка же, убрав препятствие, шагнул к Федьке дёргаясь, словно в предчувствии кликушеского припадка.
— Вот, Феденька, спасибо! — продавил он наконец нечто осмысленное через спёртое комом горло. — Милость твою никогда не забуду! Исполать тебе, посольский ангел, — юродствуя, положил он беглый поклон и тотчас же без всякого перехода, ни мгновения больше не в силах сносить поднявшуюся волну злобы, произнёс задушенным голосом: — Клянусь, страшной клятвой клянусь!.. Перед богом клянусь!.. — лихорадочно перекрестился, глянув в сторону тёмной иконы над воротами. — О-о! Как же ты ещё пожалеешь! Всю жизнь жалеть будешь!
— Чего ты так? — пролепетала Федька, не умея толком и защититься. — Что ты накинулся? Опомнись!
Краем глаза она успела заметить, как Вешняк нагнулся за камнем, и кинулась отнимать. Восхищенный этой вознёй, Евтюшка звонко и очень похоже пролаял: — Гав! Гав!
— Сам собака! — прорычал Вешняк из-под Федькиного бока.
Озабоченная держать мальчишку, она выронила пистолет.
Евтюшка удалялся, безобразно приплясывая:
— Попомнишь ты, пёс! Люциферов ангел! Чёрт ты, не ангел, чёрт!
Улица оживилась: выглядывали из-за заборов обыватели, бежавшие к своим дворам дети теснились у калиток подле матерей и старших братьев. Зрители переговаривались и, как можно было понять из громких замечаний, расценивали силы сторон в несостоявшейся потасовке как в общем и целом равные. Причём в пользу Федьки засчитывали не столько Вешняка, сколько пистолет, который следовало вовремя приспособить к делу: треснуть то есть штуковиной хромого по башке. И тот после этого «небось бы так и сел!». Или, самое малое, по единодушному мнению знатоков, наверняка бы «не обрадовался!».
То же самое запальчиво толковал и Вешняк. И что ей тут оставалось: извиняться? Привести мальчишку в чувство затрещиной?
— Я сам во всём виноват, — сказала Федька.
— Ты? — сбился он вдруг.
— Я его обидел. Нечаянно, но грубо обидел. Да что нечаянно! Нечаянно, это когда не понимаешь. А я понимал. Сам я, наверное, дёрганный.
— А он?
— Он злится, а мы с тобой смеёмся — кого нужно жалеть?
— Жалеть? — призадумался Вешняк. И так основательно, что, заплутав среди сомнений, спросил наконец одно: — А застрелить кого сможешь?
Федька хмыкнула и со вздохом качнула в руке оружие:
— Боюсь, что смогу.
Ответ, похоже, удовлетворил Вешняка. Он поразмыслил ещё и кивнул.
— Пойдём, — напомнила она тогда, — отец с матерью ждут.
— Никто нас не ждёт, — вскинул глаза мальчик, не двинувшись.
Нехорошо ёкнуло сердце. Федька ничего не спрашивала и молчала.
— Не станешь ты со мной жить, — подавленно продолжал он, не дождавшись вопроса. — На пустом дворе. Один я живу. Как есть один. — И когда увидел, что она по-прежнему не понимает, заспешил: — Батька и мать... Они в тюрьме. Не хотел при хромом говорить Я вообще с тебя денег брать не стану, — голос его подозрительно изменился, выдавая слабость.
— Боязно одному?
— У тебя пистолет. Ты вон какой... с пистолетом.
Много же надежд возлагалось на Федькин пистолет!
Она улыбнулась, вздохнула ещё раз, обняла мальчика за плечо и осторожно прижала к себе — так только, чтобы не почувствовал в ней обмана, который выдавали невысокие, но вполне определившиеся груди. В объятиях её было тоскливое ощущение братства.
— Пошли, — сказала она просто.
— Меня два раза обокрали, ночью и днём, — живо откликнулся он.
Темнело на глазах. Когда добрались до Фроловской слободы, крыши строений, стены, заборы — всё почернело, слилось, превращая город в утратившее смысл нагромождение углов и неправильных косых глыб. Неведомое таилось в заулке, дышало в затылок и, не различимое глазу, тихо встречало за углом. Сумрачно стало, как на дне глухого ущелья. Во дворах не примечалось огней, и только звуки, никому как будто уже и не принадлежащие, отделившиеся от всего материального, утверждали, что жизнь не вовсе ещё пресеклась. За высокими заборами спускали собак, замогильными голосами перекликались обыватели, слышался оборванный смех и оставленный без ответа окрик. Уже закладывали в надолбы, запирали на цепь кобылины — лёгшие поперёк проезда брёвна. Запоздалые прохожие шарахались в темноте друг от друга.
Вешняк открыл калитку ключом, изнутри же, когда вошли, заложил засов. Чёрным заслоном в небе стоял перед ними высокий на подклете дом с повалушей, которую отмечала крутая, как башня, кровля. Стало быть, и двор был достаточно велик, застроен, считался богатым, хотя осталось ныне от былого благополучия одно лишь предположение.
По крытой наружной лестнице поднялись на второй ярус, здесь Вешняк снова принялся возиться с замком. Внутри было душновато, воздух затхлый, они стали пробираться во мраке, и Вешняк взял Федьку за руку. Всё равно она ударилась коленом, что-то с грохотом опрокинула — мальчик сказал это что-то не поднимать. Скрипели двери, после каждой остановки Федька нащупывала в темноте ладошку проводника.